Пастыри. Черные бабочки

— Да уж наверное, — кивнул Громыко. — И повезут в «стакане», со спецсопровождением… А самое главное — в вагонзаке к нему Леву подсадят. Ну, вроде как тоже зэка.

— Точ-илина? — изумилась Яна.

— Ну, — подтвердил Громыко, а остальным объяснил. — Это, братцы, суперопер. Опыт, интуиция, сноровка и стрельба с двух рук в темноте — девяносто семь из ста.

— А куда Бутырина определили? Куда повезут? — спросил Илья.

— Да недалеко, под Углич, на красную зону. Там его легче под колпаком держать. Завтра он уже на месте окажется…

— А кстати, — негромко сказал Митя, — сегодня ведь двадцатое. Новолуние…

— О том и речь. Начальство решило, что если нашего Василия Иосифовича и придут резать, то только сегодня.

— Углич, Углич… — задумчиво пробормотал Торлецкий и снял с полки здоровенный «Атлас СССР». — Так-так-так… Николай Кузьмич, а кто принимал решение об отправке Бутырина именно в Углич?

— Кокин сказал — так получилось. Это ближайшая красная зона. А что?

Граф не успел ответить, его опередил Митя, выпалив:

— Бобылино! Дорога в Углич — через Бобылино, да?!

— Именно, Дмитрий Карлович! — Торлецкий захлопнул атлас и ладонью припечатал его к столу. — Все произойдет нынешней ночью, господа. Нужно предупредить ваших знакомых, Николай Кузьмич…

* * *

…Громыко честно позвонил Кокину и рассказал ему о версии сыскарей по поводу ожидаемого покушения на Бутырина. Однако разговор закончился ничем.

— Он сказал, что мои сведения «будут приняты к сведению». Каламбуристы, мать их! — досадливо сообщил майор, убирая телефон.

— Они не верят… — Илья налил в стакан теплой воды из остывшего самовара, выпил, поморщился и закончил: — И никто не поверит. Я бы, например, на их месте…

— Сл-ва-б-огу, ты-н-когда-не б-дигпь на-их-м-есте! — перебила его Яна и обратилась к Громыко: — Ник-кузич! М-жет, с-ами?

— Точно! — Илья фыркнул, — лучшая опергруппа Москвы и ея окрестностей — ты, да я, да мы с тобой…

— Ну так чего, так и будем балду гонять порожняком?! — взбеленился Громыко. Неуничтожимый ментовский азарт уже бушевал в нем, и бывшему оперу, имеющему на руках пусть и смутный, но достаточно определенный расклад по всему делу, мучительно было сидеть сложа руки.

— А что вы конкретно предлагаете, Николай Кузьмич? — Торлецкий, похожий на огромного коричневого богомола, встал, шагнул вдоль стола: — Посетить станцию Бобылино, я правильно полагаю?

— Причем, милостивый государь, я даже не предлагаю, а настаиваю! — в стиле графа ответил майор и тут же добавил: — А кому впадлу или обломно, так и по херу, мы и с Янкой…

И Громыко шагнул к двери.

— Постойте… милостивый государь! — граф обвел сыскарей взглядом, и Илье показалось, что зеленое пламя вспыхнуло в глазах Торлецкого ярче обычного: — Думаю, никто не пожелает остаться в стороне. Мы с вами, Николай Кузьмич!

— А Митька?

— Я сейчас… Я сейчас отпрошусь! К Даньке Витовскому ночевать. Меня к нему всегда отпускают! — дрожащим голосом быстро-быстро заговорил Митя, вытаскивая телефон. — У них семья большая, четверо детей! И родители хорошие. Мама согласится, вот увидите…

— Ну и якши! — хлопнул в ладоши Громыко, — айда по-быстрому! Бутырина небось пакуют уже. Пока «воронок» дочапает до вокзала, пока в вагонзак загрузят, пока вагончик тронется… Короче, часа два у нас есть. Но не больше!

* * *

Выехали, как и в прошлый раз, на двух машинах. Перед тем, как сесть в «уазик» Торлецкого, Громыко позвонил дежурному и отдал приказ своим бойцам из «Светлояра» — выдвинуться в количестве восьми человек на станцию Бобылино, контролировать вокзал и территорию вокруг него, фиксировать все, о подозрительном сообщать, ждать Угличский почтово-багажный поезд.

— Вагонзаки обычно к почтово-багажным цепляют, — объяснил майор и вздохнул: — Вот только ни хрена они не зафиксируют, дуроломы.

— Зато как силовая поддержка пригодятся, — сказал Илья, вспомнив двухметровых амбалов, встреченных им в здании «Светлояра».

Молча кивнув, мол, твоя правда, Громыко забрался в машину.

Операция «Новолуние», как назвал ее Митя, началась…

Глава пятая

«Стакан» — это камера сорок на девяносто сантиметров. Грубые голоса за железной дверью. Короткая пробежка по тюремному двору, гулкий «воронок». Лязг запоров, изматывающая поездка по ночной Москве — городу, которого он не увидит очень-очень долго.

Вагонзак, грязный, темный и вонючий. Шмон, нервный конвой, унизительная процедура осмотра ануса. Последняя по счету камера — «девятка», железная дверь в частую решетку. Окно изнутри заварено, кругом железо, две откидные полки на цепях. И попутчик, точнее, сокамерник — тщедушный, вихрастый мужичонка, к тому же еще и в очках. При появлении Бутырина он встал, кивнул и сказал тихо:

— Здрасьте… Меня зовут Лева.

— Здоровей видали. А меня не зовут, меня, видишь, приводят, — хмуро кивнул Василий в ответ. На пересылке он уже успел набраться всяких словесных «прибамбасов» и кроме того уяснил — самому никогда никому ничего про себя рассказывать не надо. Спросят — ответишь. Не спросят — молчи в тряпочку. К золотому «зонскому» триединью «Не верь, не бойся, не проси!» давно уже добавился четвертый пункт: «Не базарь!»