Пастыри. Четвертый поход

...Веселье шло своим чередом. Приближался следующий этап, этап приличного подпития, когда развязывались языки даже у самых молчаливых. Споры, в которых не рождалось ничего, кроме побитых морд, дискуссии, возникшие ниоткуда и заводящие участвующие в них стороны в никуда, теории и гипотезы, в которых здравого смысла было не больше, чем в территориальных претензиях Латвии к России...

Илья любил этот этап застолья – за веселую серьезность и смешную глубокомысленность. Яна отправилась помогать средневолжским уроженкам справиться с горой грязной посуды, и он, воспользовавшись тем, что никто не обращает на него внимания, сидел себе тихонько в уголке и с наслаждением вслушивался в разноголосый хор, гремевший на Киргизской веранде:

– ...Вика эта латышская... Фраерман?

– Фрайберге, дурило необразованное!

– Во-во, я и говорю. Что она вообще в русских понимает? Выписали ее из Канады, где и войны-то сроду не было – и айда, правь, рули... Вот помяните мое слово – наши еще дадут там просраться всем этим чухонцам! Мы запрягаем медленно, это да, но зато как поедем... Ой, мля, так там, в Прибалтике, и развернуться-то негде!

– Ну, значит, и Польшу зацепим. И Финляндию. А что? Было время разбрасывать камни, теперь пора назад собирать. Айда-ка выпьем, мужики! За сбор камней!

И едва утух «прибалтийский вопрос», как тут же разговор перекинулся на военную историю. Невысокий мужичок с седоватой бородкой и в очках, учитель физики, которого ученики называли, как положено – Вениамин Иванович, а здесь, в рыбацкой компании без всяких яких кликали Венькой, а то и Веником, с жаром развивал свою доморощенную теорию:

– ...По статистике, последние триста лет мы раз в век берем Берлин! Absit omen, да не послужит это дурной приметой, но все же... Сперва Румянцев брал, в Семилетнюю войну. Потом Александр I, когда Наполеона обратно погнали, это уже девятнадцатый век. Ну, и в сорок пятом Жуков штурмовал... Так что и в этом веке придется. Никуда не денешься – традиция!

Исторические споры по пьяной лавочке – дело вообще пропащее, Илья это знал хорошо еще по институтским временам. Поэтому, чтобы свернуть со сложной темы отсталости Российской империи перед Первой мировой войной, он вклинился в разговор и прервал Веника, увлеченно цитировавшего по газетной вырезке Сталина: «...мы не хотим оказаться битыми. Нет, не хотим! История старой России состояла, между прочим, в том, что ее непрерывно били за отсталость. Били монгольские ханы. Били турецкие беки. Били шведские феодалы. Били польско-литовские паны. Били англо-французские капиталисты. Били японские бароны. Били все – за отсталость. За отсталость военную, за отсталость культурную, за отсталость государственную, за отсталость промышленную, за отсталость сельскохозяйственную. Били потому, что это было выгодно, доходно и сходило безнаказанно... Таков уж волчий закон эксплуататоров – бить отсталых и слабых. Волчий закон капитализма...»

– Да, вот кстати, о волках и волчих законах, по которым мы сейчас живем... Как-то утром еду в метро на работу и возле эскалатора на «Парке Культуры» вижу: лежит мужик. Все идут, а он лежит.

Не алкаш, не бомж – брюки отутюжены, ботинки начищены, портфель рядом стоит. Лицо накрыто, как положено, белой материей, рядом менты, дежурный из эскалаторной будки пишет чего-то, видимо, как все было.

А мимо нескончаемой вереницей идет народ – все на работу торопятся.

И он, наверное, торопился. А дома семья осталась, дети. Хорошо, если у него документы с собой были, а иначе найдут они своего отца и мужа дня через три-четыре, в лучшем случае, на холодной полке в вонючем морге.

У моего друга дядя вот так вот умер. Ехал на работу, стало плохо с сердцем. Упал – и все...

– Это ты к чему? – непонимающе хмыкнул Дрозд.

– А к тому... В давние времена жил-был французский ученый Паскаль Блез. Тот самый, в честь которого давление в паскалях измеряют. Лет в тридцать попал он, говоря современным языком, в ДТП – кучер не справился с управлением, карета вышла на встречную полосу, пробила ограждение на мосту и зависла над пропастью. И Паскаль завис, с ужасом глядя в разверзшуюся под ним бездну.

После этого случая выдвинул он теорию одну любопытную: человек – мыслящий тростник. В том смысле, что разумен человек и все его разуму подвластно, силен он и могуч, но... подует ветер судьбы и легко может переломить человеческую жизнь – как тростинку. Чик! – и нету.

Раньше я эту теорию и то, что Паскаль пережил и передумал, умом головным понимал – не более того.

Но вот поглядел я на этого несчастного, что так и не доехал до работы, отдав Богу душу на грязном каменном полу, – и отчасти понял старинного француза. Не головным умом – спинным мозгом понял. Печенкой.

Чик! – и нету...

Веник тем временем уже втолковывал Киргизу и Олегу Потапову: