Пастыри. Четвертый поход

Отмахивался он с величайшим трудом. Граф бил сильно, и Илье пришлось вцепиться в свой клинок двумя руками, чтобы не остаться без оружия.

Возможно, упусти он в этот момент меч — все и закончилось бы в итоге миром. Но тут вернулся кот Баюн.

«А-а-а, лохабуня, обе руки левые и растут из жопы! — темпераментно прокомментировал нахальный кот развитие событий и тут же перешел к советам: — По ногам! По ногам ему вдарь! Да присядь, резвее! Что ты, как припадошный? Бей! Вот сейчас! Давай!»

В какой-то момент Илья полностью отдал свое тело в управление Баюну — и неожиданно перехватил инициативу, отбив несколько ударов Торлецкого и даже распоров графу рукав его темно-серого свитера.

Торлецкий зарычал — и набросился на Илью уже безо всяких поблажек, всерьез.

Званг! Данг! Занг! — и в три удара граф отшвырнул своего противника от себя, навис, молотя скьявоной, замысловатым финтом заставил открыться, и вдруг — ш-ш-чмяк! — ударил Илью клинком плашмя по левой ляжке.

На мгновение нога онемела, а потом пришла такая боль, словно к бедру приложили раскаленное железо. Илья взвыл, заплясал, запрыгал на одной ноге. От обиды у него буквально слезы выступили на глазах.

— Ур-р-род гребаный! — совсем как Заве, крикнул он Торлецкому и со всей дури запулил в него тяжелым мечом. Граф усмехнулся, отбил летящий клинок. Скьявона жалобно зазвенела, подпрыгивая на камнях пола.

— На хер вас! Всех на хер!! — проорал Илья и бросился к двери. Никто его не удерживал. Торлецкий прошел в спальню, где у него был оборудован пульт управления, и выпустил Илью наружу…

…Он быстро шел, почти бежал по пустынному парку, бормоча под нос ругательства. Обида и злость буквально душили Илью. Причем обижался и злился он не столько на графа, сколько на себя самого.

Кот Баюн, вначале радостно разразившийся песней Новикова: «Теперь я знаю, кто и сколько весит, и я не лезу больше на рожон!», получил порцию ядреного мата и испуганно примолк, а потом робко вякнул: «Счас бы выпить тебе… хорошо бы, а?»

«Точно!» — Илья остановился на краю парка. Неподалеку маячила автобусная остановка, и к ней как раз подъезжал грузный желтый «Икарус».

«Поеду отсюда на фиг, увижу какую-нибудь забегаловку — и нарежусь!» — решил Илья, подскочил к автобусу и втиснулся между зашипевших дверей…

* * *

И вновь шепот над миром. В ночи ли темной, днем ли ясным, сумеречью ли обманчивой — летит он, и слышат его лишь черная земля, болотная вода да сизый туман.

И те, кому надобно…

Великая, найден Сосуд. Учуял я ветер, счел звезды и ступил в человецы, ровно в быструю реку. Иду, Великая, шаг за шагом.

Мохнатый, торопись медленно… Не пережги нити, не опрокинь кубка, не коснись крюка! Следят следящие, смотрят смотрящие, глядят глядящие… Сосуд доставь к широкой реке, к Лысой горе, ко дню темному, солнцеворотному.

Все сделаю, Великая. Жди добрых вестей!

Угас шепот. Уснула земля, застыла вода, развеялся туман…

Глава четвертая

Ехать пришлось неожиданно долго. Автобус шел замысловатым, хитрым маршрутом: то ковыляя по закоулочным дорогам, то пробираясь через промзоны, то надолго застревая в локальных пробках на безвестных перекрестках. Илья и не заметил, как оказался по ту сторону Московской кольцевой дороги, в Реутове.

«А, так даже лучше…» — махнул он рукой, и Баюн немедленно поддержал: «И правильно! Тут дешевле…»

Илья вообще заметил, что зловредный кот постоянно подталкивает его к совершению всякого рода безумных поступков и отчаянно, причем не только на словах, сопротивляется здравому смыслу.

Впрочем, внятно подумать на эту тему он не сумел — Баюн затянул очередную песню: «Люблю я утром с удочкой над бережком сидеть! Бутылку водки с рюмочкой в запас с собой иметь!», и мысли Ильи спутались.

…Это пристанционное кафе, именуемое местными аборигенами «стекляшкой», Илья уже посещал когда-то вместе со своим одногруппником Колькой Дугиным.

Колька жил в одной из многоэтажек неподалеку от станции Реутово. Два года назад, летом, он попросил Илью, как самого здорового парня в группе, помочь с погрузкой нового холодильника. После титанических усилий по подъему двухметрового «Атланта» на двенадцатый этаж без лифта они отправились обмывать покупку как раз в «стекляшку».

С тех пор тут мало что изменилось. В небольшом, пропахшем пивом, прогорклым жиром и насмерть прокуренном павильончике все так же сиротливо толпился в углу пяток одноногих столиков-поганок, все так же мигала под потолком сдыхающая лампа дневного света и все те же, как показалось Илье, помятые мужички за крайним столиком беззвучно чокались пластиковыми стаканчиками с дешевой водкой над одноразовой тарелочкой с сомнительным шашлыком.