Пастыри чудовищ (СИ)

Увидел её Эменейрих-король.

Девица, сказал — брачеваться изволь!

Крысиный вой изнутри оглушил меня еще до того, как она начала петь, а когда начала — я вспомнил, о чём забыл. Гибель местного певуна!

После второй или третьей строки паззл наконец-то сложился, только вот картинка получилась малость не той, какую я себе представлял.

Но я всё-таки успел поднять локоть и защитить горло.

Они кинулись бесшумно — справа, из уголка, где были свалены мягкие игрушки. Две распластавшиеся в воздухе разжатые пружины цвета крепко заваренного чая. Две оскаленные мордочки, метящие в горло.

Вот только горло я успел закрыть, так что первый тхиор скакнул на колено, подскочил — и впился в руку, прямо сквозь рубашку, а второй змейкой скользнул над плечом и нацелился в глаза.

Я грохнулся ничком и покатился по полу.

Синейра сказала — пойду к алтарю,

И девять детишек тебе подарю,

Но только тогда, Эменейрих-король,

Ты на три вопроса ответить изволь!

Колокольчиковый голос выпевал весёленькую песенку, а я впечатывался лицом в ковёр, одновременно стряхивая с руки тварь, которая вгрызлась чуть ниже локтя. Перекатился, приподнялся на одном колене, взывая к Печати — и простейшее поле холода, лёгкий щит заставил второго тхиора вильнуть в сторону — а он уже был совсем возле горла. Хищники брызнули врассыпную, и я тут же перестал их видеть, пришлось вскочить и попятиться к ближайшей стене. И продолжать держать холодовой щит, теперь уже мощный, и пытаться вспомнить — как у них там с холодом, отпугивает?

Синейра спросила: с чего бы луна

Сегодня полна, а потом не полна?

И ей отвечал Эменейрих-король:

Её каждый месяц ест лунная моль!

Атаковали они на третьей строке. Чётко, справа и слева — не оставив возможности подумать или опомниться. Кинулись прямо на щит холода, бесстрашно прошибая его собой — один опять к горлу, второй целился в правую ладонь, в Печать.

Опять защитил горло локтем, отдернул ладонь, вмазал холодовым разрядом по шустрой меткой твари, не попал, не удержал щит во время удара, что-то тёплое и пушистое пробежалось по животу-груди, стремясь скользнуть под локоть, к сонной артерии…

Синейра спросила: о чём бы вода

Журчит, и болтает, и шепчет всегда?

И ей отвечал Эменейрих-король:

О сплетнях, о лентах, о ценах на соль.

Безмятежный детский голосок всё пел и пел, и в ушах лупил визг крысы, и что-то второе — тёплое и злобное, попыталось вцепиться в ладонь, но промахнулось и хватануло за большой палец…

И кто-то свистел там, на пороге комнаты. Или что-то.

Кнут из кожи скортокса.

Первой убралась тварь, которая повисла на большом пальце. Я коротко выдохнул и попытался отшвырнуть тхиора, который настойчиво лез к шее. Схватил тёплое, извивающееся тельце — и тут тварь изогнулась и полоснула клыками, проскользнула под мышкой и оказалась на спине…

Синейра спросила: с чего б ветерок

Ныряет меж сосен, как быстрый шнырок?

И ей отвечал Эменейрих-король:

Его укусил в ляжку бешеный кроль!

Опять воззвал к Печати, загородился морозной сферой — и тхиор наконец-то шлёпнулся на пол. Арделл уже стояла рядом — с поднятым кнутом, зато в глазах волнами расходилась зелень. Растущие травы. Кусты и деревья. Трава по весне.

Тварь замерла, приподняв окровавленную морду.

Ну что же, девица сказала, король, —

Теперь я отвечу, пожалуй, изволь!

Второй тхиор валялся парализованный — варгиня попала кнутом с первого раза. Ладно, неважно. Они застыли глаза в глаза — Гриз и мелкий зверёк, коричневый и гибкий, чуть больше ласки… Нестрашный хищник, скалящийся и рвущийся в бой, даже пока един с варгом.

Находчивых я и весёлых люблю…

И стала Синейра…

Я отлип от стены. Подошёл к самому страшному хищнику Кайетты.

И зажал ему рот ладонью.

И всё закончилось.

В коридорах что-то позвякивало — наверное, подавали к обеду… дробно стучали каблучки нянек — скоро будут здесь. Странно было понимать, что там же люди за дверью, всё время были люди, только руку протянуть, а я с минуту отбивал атаки этих тварей и всё молчал, пока меня тут чуть не загрызли. Хотя когда было кричать, спрашивается?

Крыса внутри, охрипшая от недавних воплей, тяжко вздохнула и, кажись, повалилась в обморок. Во всяком случае, в желудке будто камень лежал.

Снизу вверх на меня глядели огромные, жалобные глаза.

Заглядывали голубыми озёрами — в душу.

Невинные, кристально чистые, будто говорящие — это всё ошибка, ты же всё понял не так, и это всё они, это не я…

Но я не купился.