Пасынки Апокалипсиса

— Вести себя спокойно. Концерт не закончен, но, похоже, все не так уж плохо — иначе бы вас уже грохнули…

— Извращенцы, — Яростно натягивала стеганный халат Карина, — Че, Санек, столько возни, чтобы посмотреть на лучшую в мире девчонку голой?

Злобная тирада «повисла» в воздухе «рядом» с моим вопросом.

— Оттуда не возвращаются, — неожиданно буркнул Хурлы, и я увидел как Батцэцэг еще плотнее к нему прижалась.

— Докшин хара лусут, — Торжественно заговорил вдруг сухопарый азиат, что шептался с Рубаном, — Черный дух, не имеющий веры! Он не упустит случая, явится в этом мире перерожденным, а тут такая удача и сразу три тела. Его ошибка! — сердито крикнул-ткнул пальцем он в сторону тугарина, — Нужно чтобы эта осталась там! — почти крикнул он в сторону Карины, — Докшиты стражники никого оттуда не выпустят — там тюрьма невидимых, и духи-противники буддизма запечатаны там навечно!

— Там где вы были, уже ничего нет, — как-то виновато продолжил тугарин, — Ни статуи, ни что там за ней… Образ свирепой Махакали является не каждому. Я просто не знал…

Сухопарый неожиданно отвернулся от нас, будто что-то почуяв, гаркнул короткую фразу, и к нему подскочил один из стрелков. Теперь монгол не отрывал глаз от распластанного на земле скакуна, застыв на границе света и тени молчаливым изваянием.

Еще одна короткая фраза и многозарядный «Тигр» перекочевал к нему в руки.

Я попытался уловить точку, от которой он не отрывал взгляда и неожиданно увидел парок, вырывающийся из ноздри в стылый вечерний воздух высокогорья.

— Видишь? — неожиданно спросил в никуда сухопарый, — Он еще там и вовсе не собирается уходить.

С этими словами он вскинул карабин и тщательно прицелился.

— Танг! Танг! Танг, — грохнули три одиночных выстрела, разрывая пространство.

Эффект оказался неожиданным — конь дернул копытами, и провернулся на земле, убирая голову из сектора обстрела.

— Буудах, — яростно взвыл сухопарый и перевод был не нужен, потому как стрелки разом нас оставили и, вскинув оружие, развернулись туда, где сучил ногами раненный жеребец.

— Толгой! Толгой! — орали они, и становилось понятным — стрелять нужно только в голову. А головы уже не было видно..

Неожиданно самый молодой из стрелков побежал левее, пытаясь избрать другой сектор обстрела. Видимо выполняя какие-то инструкции, он держался только теневой стороны, не выходя в свет фар. Наконец, остановившись на размытой границе света вдали от «Крузака» и разглядев голову коня, он стал стрелять.

Жеребец дернулся, пытаясь еще раз провернуться-укрыться, но видимо пули окончательно разорвали «нити», непостижимым образом удерживающие смертельно раненного скакуна на этом свете, и движения теперь напоминали смертельные судороги.

Миг…

Конь дернулся в последний раз, и вдруг свет фар вдруг потускнел.

Не знаю, как можно передать ту самую мглу, что притушила яростный свет галогенок, заставляя невольно щуриться, всматриваясь в такой неоднородный теперь сумрак.

А в стороне стрелка, что завершил этот странный бой со скакуном, будто что-то происходило — если здесь свет фар лишь притух, то в его «угол» рухнула настоящая мгла.

Сдавленный вопль донесся вдруг из самой глубины сгустившихся «сумерек», и на площадку прямо к моей одежде вдруг вылетела «Сайга», из которой парень только что вел обстрел.

«45»

Когда-то давно-давно моя бабушка Сима рассказывала о купеческой жизни до революции. Родилась она в Угличе, а там, надо сказать, все разбирались в тканях — город-то ткацкий…

Помимо историй о житейском укладе я запомнил, как мой прадед — купец Сахарнов Василий (ее отец) — отличал более ста оттенков только черного цвета, не говоря о прочих. Позже общаясь с малярами-художниками, я слышал о мистике света-тени или необычных возможностях красок.

Все эти истории пронеслись в моей голове за краткий миг этого страшного крика монгольского стрелка. Такой вопль не мог принадлежать тому, кто собирается жить — слишком уж много в нем сейчас звучало, а уж сколько оттенков сумрака увидел я, наверняка не снилось даже моему прадеду купцу, да и всему Угличу…

Крик прервался и свет фар разом стал прежним, заставляя жмуриться и выбивая короткую слезу.

Я глянул в ту сторону, откуда мгновением раньше доносился крик, но увидел лишь безвольно лежащее тело с неестественно вывернутыми руками-ногами.

— Он ушел… — торжественно объявил сухопарый и отдавал винтовку молчаливо стоящему рядом стрелку, — Он ушел и я свободен…

Странная фраза и не менее странная ситуация делали свое дело. Я невольно ощутил, что именно сейчас мы присутствовали при чем-то значимом и недоступном нашему пониманию.

— Миха, одевайтесь, — как-то буднично крикнул нам Саня.

Я ничего ему не сказал — слишком уж быстро он «омонголился». Правы были мои товарищи буряты насчет мути в голове после «жара» азиатских женщин. Вот и сейчас наш мачо предпочел компанию Батцэцг, которая уже оставила Хурлы и прицепилась к несостоявшемуся воплощению Джа-Ламы.

— Со мною что-то не так, — шепнула мне Карина, когда мы не без опаски вышли на свет фар Крузака, — Ребенок, будто с ума сошел.