Все несколько минут, что мужчина провел на броне буровой машины, его взгляд притягивало к пролому. Силой воли не позволяя себе отвлекаться, он все же закончил инспекцию. Только после этого спрыгнул на землю и приблизился к темному провалу в шершавой стене будущего тоннеля. Открыл ящик на борту экскаватора, вынул несколько радиомаяков, расставил их вокруг отверстия. И подступил еще ближе, неспособный совладать с любопытством.
Согласно протоколам, он справился со своей первоочередной задачей.
Мог возвращаться, вблизи засняв причину остановки колонны и переслав информацию в центр оперативного командования стройкой. Но Петрос не спешил покидать место открытия. Так и стоял напротив пролома, нацелив внутрь яркий и широкий луч фонаря. Смотрел во мглу, не забывая коситься на экранчик радара, и ничего не мог поделать с желанием лично осмотреть открывшуюся за дырой каверну.
Еще раз связавшись с операторской кабиной и занеся в журнал очередной запрос на срочное изучение находки, он легко вскарабкался на груду обваленной породы. Обогнул торчащие из земли и бетонных обломков штыри арматуры.
Воровато оглянулся, словно подчиненные ему роботы могли укорить своего инженера за этот легкомысленный поступок. И осторожно вошел в пролом, готовый в любую секунду включить на поясе аварийный маяк бедствия и броситься наутек.
Теперь к переполнявшему его удовлетворению щедро примешалось еще одно щемящее чувство.
Не то чтобы в добропорядочных кругах его коллег и знакомых оно считалось чем-то запретным. Нет. Но острые его проявления расценивались как проявление низкой духовной культуры. И, отчасти, мыслительной порочности. Однако сейчас Петросу на это было, в сущности, наплевать. Потому что он уже давно не испытывал такого жгучего, гнавшего вперед и ни с чем не сравнимого любопытства.
7
Выезд из-под Купола всегда ассоциировался у Артемидия со сменой цветных стеклышек, через которые дети любят смотреть на окружающий мир. Вот он ярок и прекрасен, сверкает хромом небоскребов, сияет ограненным драгоценным камнем, комфортен, цивилизован и благополучен. И вот восьмиколесный бронированный транспорт пересекает последний рубеж, за спиной остаются шлюз и вереница КПП, и цвет стекла меняется.
Теперь он пепельный, словно запыленный, как на фотографиях с давней-давней войны или на пленках с ее же хроникой. Дома некрасивы, блеклы, убоги с архитектурной точки зрения, однообразны и стары.
Кругом кучи бытового мусора, которые местные службы не убирают или утилизируют, а просто сгребают к обочинам, чтобы не мешали движению телег и рикшей. Светофильтр меняется окончательно – гостей из метрополии встречают уныние, примитивный образ жизни пустышечников и облезлые стены многоэтажек.
Вместо псевдообъемных рекламных проекций на широких фасадах – уличные тканевые растяжки, размалеванные от руки. Вместо магазинчиков и миленьких бутиков – обветшалые лавки и блошиные рынки, где торгуют старьем и запрещенными товарами. Вместо ресторанов, кафетериев и уютных патио – стоячие закусочные и рюмочные, где синтетическое мясо жарят на открытом огне, поливая натуральным кошачьим жиром, чтобы придать хотя бы запах настоящей еды.
Шарахающиеся от бронемашины нелюди серы лицом, скованны в движениях, замкнуты. Встав на якорь в подземельях эволюционной цепочки, там же, где застряли их предки-обезьяны, они с упорством сорняков продолжают цепляться за существование, ошибочно почитаемое ими за жизнь.
Селиванов оторвался от пуленепробиваемого стекла, откидываясь на удобную спинку сиденья.