Пасынки безмолвия

В каких недрах своего проигрывателя егерь откопала композиции древних групп вроде Cephalotripsy или Defeated Sanity, оставалось только гадать. Но извлеченная на свет, эта музыка произвела на нелюдей эффект неожиданный и сокрушительный. Ужасающий, как бы странно это ни звучало. Впрочем, что говорить об этих несчастных недоделках старинного эксперимента, если и сам Сорока ежился, вслушиваясь в рычание «исполнителей», испытывая от злых рок-завываний далеко не самый приятный эффект?

Погремушка, не забывая осматриваться, прислушиваться и даже принюхиваться, время от времени пробегала мимо. Злобно глядела на раненого, на Павла. Морщилась, словно выслушивала нечто саркастическое, слышимое только ей одной. Затем склонялась над заложником, прикладывая обнаженную ладонь к его щеке – видимо, выпытывала что-то ценное, касающееся Капители и Игры. И снова убегала прочь, чтобы закрепить на стенке прибора очередной брикет взрывчатки.

Откидываясь назад и опираясь на прозрачную колонну, раз в минуту меняющую цвет, Сорока вздохнул. Наверное, это даже хорошо, что совсем скоро Лотереи и ее баз данных не станет. Исчезнет несправедливость, жестокость, ежемесячные охоты на людей, томительное ожидание чуда, способного обернуться «оранжевым билетом победителя». Впрочем, им четверым этого точно не видать…

Ближайший и надежнейший путь отступления они отрезали собственными руками.

На других их уже наверняка ожидают вооруженные до зубов молчуны, обложившие здание. А это означает, что в пекле взрыва умрет и Сорока, и раненый Петр. И гордый заложник, из-за своего уникального «эволюционного развития» неспособный соврать или утаить важную информацию, как на его месте поступил бы любой нормальный человек. Он тоже сгорит. Заживо. Сгорит и отчаянная девушка-егерь, встреча с которой спасла Павлу жизнь. Но в конечном итоге ее же и отняла…

Погремушка, судя по всему, заканчивала приготовления к последнему танцу, в котором они сойдутся с Капителью Распределения, Игрой Девяти Куполов и теми несчастными, кто сейчас подбирается к башне.

Забросив тазерную винтовку за спину, подпольщица полезла на самый высокий из пультов башни – центральную конструкцию, напоминающую Сороке огромный заварочный чайник для бодрячка. Только не алюминиевый или медный, а стеклянный, хромированный, наполненный мерцанием голографических панелей, связками проводов и десятками жидкокристаллических дисплеев. В руке Яны виднелся последний брикет взрывчатки.

Сорока, превозмогая усталость и опустошенность, подобрался поближе к инженеру.

– Ты не умирай пока, старичок, ладно? – с грустной усмешкой попросил он. Осознавал, что нелюдь ничегошеньки не понимает, и все равно продолжал негромко нести чушь: – Потерпи еще чутка… Соберись, ты же можешь. Слышал, вы и кровь останавливать силой мысли умеете, и пульс замедлять… Подержись. Минут пять, не больше. Зато посмотришь, как красиво все это шарахнет, ага?

Скрипнув подошвами высоких ботинок, Погремушка спрыгнула с неведомой конструкции.

Уже без плоского темно-зеленого брикета, закрепленного где-то на вершине «заварочного чайника». Скулы девушки отвердели, в глазах застыли решимость и тлеющая ярость. Должно быть, именно так и никак иначе настоящие безумцы подходят к последнему краю…

Егерь приблизилась, нависая над Сорокой и не отводя взгляда. В ее левой руке парень заметил длинный изогнутый пульт, самодельный и неказистый, но от этого не менее опасный. Вспомнил, как Петр пытался помешать включить рок. Вспомнил выстрел из нагана.

Поднял взгляд, равнодушно изучая спутницу снизу вверх.

– Готово, – отчиталась Яна, будто только этого Павел и ждал. – Вставай, пора сваливать.

Против воли на лице Сороки прорезалась улыбка. От абсурдности предложения он чуть не рассмеялся. Но вовремя смекнул, что за такое проявление чувств может получить пинок в лицо, и взял себя в руки.

– Куда сваливаем? – отрывисто спросил живой трофей, истерично всхлипнув.

– Подальше, мать твою! – негромко, но с угрозой бросила Погремушка. И скривилась, сомневаясь в умственной полноценности собеседника. – Ты что, за дуру меня держишь? Думал, я самоубийца? Черта с два! Сваливаем и рванем этот вертеп снизу, с безопасной дистанции. Пульт держит сигнал на тысяче метров… Вставай, мля! Сгнивать в этой дыре я точно не желаю.

Сорока задумчиво пожевал губу. Вдруг подумал, что пересохшая и обескровленная, она напоминает ему чужеродный предмет. Например, сушеный корешок или ломтик пластмассы. Покачал головой.

– Знаешь, Яна… тут не катакомбы старого метро. И не Циферблат, где мне повезло от них оторваться. Тут правят они – хищные застекольщики. И далеко нам уйти не дадут.

Несколько секунд она внимательно изучала его с высоты своего роста. Пристально, будто бы раздумывая, не поднять ли силой или не отвесить ли пощечину. Затем с пониманием кивнула, тряхнув короткой челкой. Вдела руку с пультом в свободную лямку рюкзака, до этого наброшенного лишь на одно плечо. Проверила застежку револьверной кобуры.