— Достопочтенный председатель, как я понимаю, сообщение с Луной в скором времени будет возобновлено. Можно ли рассчитывать на места для меня и моего коллеги на первом же корабле? Ибо должен признаться, сэр, эта гравитационная слабость, о которой я говорил, в нашем случае вполне реальна. Наша миссия завершена; нам пора возвращаться домой.
(И ни слова о зерновых баржах. Или о «швырянии камнями», или хотя бы о бессмысленности битья коровы. В голосе профа звучала глубокая усталость.)
Председатель наклонился вперед и заявил с неприкрытым злорадством:
— Профессор, тут возникают затруднения. Откровенно говоря, вам собираются предъявить обвинение в преступлениях против Великой Хартии и даже против всего человечества… в настоящее время формулировка уточняется. Я, однако, сомневаюсь, чтобы человеку вашего возраста и с вашим состоянием здоровья грозило нечто большее, нежели условный приговор. Как вы полагаете, разумно ли будет с нашей стороны вернуть вас туда, где вы совершили противоправные деяния, и тем самым спровоцировать новые беспорядки?
Проф вздохнул.
— Я понимаю вашу точку зрения. В таком случае вы разрешите мне удалиться? Я очень устал.
— Разумеется. Прошу вас оставаться в распоряжении комитета. Слушание окончено. Полковник Дэвис…
— Сэр? — Я уже начал разворачивать свою коляску, чтобы выкатить профа из комнаты: наших сопровождающих сюда не пускали.
— Я хотел бы поговорить с вами, если позволите. В моем кабинете.
— Э-э… — Я взглянул на профа. Глаза закрыты, похоже, потерял сознание. Но одним пальцем подзывает меня к себе. — Достопочтенный председатель, я больше сиделка, чем дипломат. За профессором нужен уход. Он очень стар и болен.
— Ваши сопровождающие позаботятся о нем.
— Ну… — Я подъехал к профу так близко, как позволяла коляска, нагнулся пониже. — Проф, вы в порядке?
Он почти неслышно шепнул:
— Узнай, что ему надо. Соглашайся. Тяни время.
Через несколько минут мы с председателем остались один на один, звуконепроницаемая дверь захлопнулась… что не имело никакого значения, ибо в комнате наверняка была дюжина ушей (плюс одно ухо в моей левой руке).
— Спиртное? Кофе? — спросил он.
— Нет, благодарю вас, сэр, — ответил я. — Мне приходится соблюдать здесь жесткую диету.
— Понятно. Вы действительно прикованы к этой коляске? Выглядите вы хорошо.
— Я могу, если надо, встать и пересечь комнату. При этом, возможно, потеряю сознание. Или даже хуже. Предпочитаю не рисковать. Вешу тут в шесть раз больше, чем обычно. Сердце может не выдержать.
— Понятно. Полковник, я слышал, вы влипли в какую-то глупую историю в Северной Америке. Я глубоко сожалею об этом, поверьте. Варварские места! Всегда чувствую себя отвратительно, когда приходится там бывать. Думаю, вы гадаете, о чем я хочу с вами побеседовать?
— Нет, сэр. Надеюсь, вы скажете об этом, когда сочтете нужным. Я удивлен другим — зачем вы все еще называете меня полковником?
Он издал лающий смешок.
— По привычке, должно быть. Привыкаешь, знаете ли, к протоколу. Хотя у вас есть возможность сохранить это звание. Скажите, что вы думаете о нашем пятилетием плане?
Я думал, что от него разит дерьмом.
— Полагаю, он тщательно продуман.
— Да, над ним основательно поработали. Полковник, вы кажетесь разумным человеком; более того, вы действительно разумный человек. Мне известно не только ваше прошлое, но каждое сказанное вами слово, чуть ли не каждая ваша мысль с тех пор, как вы ступили на Землю. Вы родились на Селене. Считаете ли вы себя патриотом? Селены, я имею в виду?
— Вероятно, да… Однако я и теперь считаю, что мы поступили правильно.
— Если между нами — я согласен. Этот старый дурак Хобарт… Полковник, это
— Один корабль, шесть бомб, — ответил я.
— Верно! Боже мой, как приятно говорить с разумным человеком. Две бомбы должны быть очень большими, возможно, их придется сделать специально. В живых останутся очень немногие и
— Согласен, сэр, — сказал я, — но профессор де ла Пас правильно заметил: битьем молока от коровы не получишь. А если ее пристрелить — тем более.