Пасынки

Она не видела сейчас ничего, кроме его лица, и это лицо отражало…запредельное, почти детское изумление пополам с нешуточным потрясением. «Как ЭТО могло случиться со мною?» — словно вопрошал государь, прижимая ладонь к пострадавшей щеке. «О, бог людей… — до неё запоздало дошла незатейливая истина. — Его же, царского сына, царя, императора, за всю жизнь никто и никогда не бил! Никто и никогда!»

Не дожидаясь, пока потрясение и изумление перерастут в бурю гнева, она пружинящим шагом пошла к столику, на котором всё ещё стояла корзинка со снадобьями. Печёночная колика никуда не делась, и нужно было приготовить новые порции…

Раннэиль не видела — слышала, как Пётр Алексеевич, рыча сквозь зубы, начал подниматься. От него исходила волна точно такой же ярости, какая сподвигла альвийку на рукоприкладство.

«Убьёт, — думала княжна, чувствуя, как из глаз помимо воли прямо в чашку с лекарством капают слёзы. — Ну и пусть. Значит, я не заслужила жизни… так же, как и он».

Рык ярости у неё за спиной внезапно сменился тут же захлебнувшимся криком боли. Раннэиль мгновенно обернулась. Так и есть: надёжа-государь сидел на ближнем уголке, скорчившись и уперевшись лбом в кроватный столб. Доигрался. Слёзы моментально высохли, княжна заторопилась, едва всё не рассыпав. Ей потребовалось ещё примерно полминуты, чтобы всё приготовить. Подбирать подносик с пола было уже некогда, принесла чашку с отваром и бумажки с порошками в руках.

Взгляд государя был пуст, как у человека, только что снова пережившего потрясение основ мироустройства.

Она ждала чего угодно, но только не молчаливой покорности. Каким-то сонным, заторможенным движением Пётр Алексеевич взял у неё стакан с отваром, молча указал в него пальцем — дескать, сыпь своё зелье прямо туда. Затем, сделав пару круговых движений рукой, разболтал всё вместе и выпил одним глотком. Скривился от горечи.

— Сущая отрава, — выдохнул он, мотнув головой. — Немца позови. Одна не управишься.

«Что-то произошло, — в замешательстве думала княжна, выходя за дверь. — Что его вразумило? Не знаю. И спросить неловко».

В передней на довольно потёртой софе дрых дежурный денщик — молоденький солдатик. Раннэиль бесцеремонно растолкала его.

— А? Чего? — испуганно вскинулся парень. — Ой, прости, твоё высочество…

— Сбегай, Блюментроста приведи, — тихо сказала княжна, надеясь, что он в полутьме не заметит её глаз, которые снова были на самом что ни на есть мокром месте. — Только тихо, не подними на уши весь дворец… Худо ему.

Армия Петра Алексеевича обожала, к нижним и средним чинам это относилось в полной мере. Солдатик, осознав всю глубину проблемы, умчался за медикусом, а княжна вернулась в комнату.

Он смотрел на неё всё ещё сквозь мутную пелену боли, но не было больше ни злобы, ни ярости, ни даже банального раздражения. Что-то действительно сдвинулось в его сознании, и он увидел княжну по-новому. Не просто объектом для утех, не будущей матерью его детей, даже не предполагаемой продолжательницей его курса, нет. Впервые он смотрел на неё, как на равную. Неужели для этого понадобился, прошу прощения, удар по морде? Ох, сомнительно. Это могло только привести его в бешенство, что, собственно, и произошло. Нет, оплеуха должна была проистекать от иных сил. И прийтись по иному месту.

Например, по печени.

Альвы, в отличие от людей, не усматривали в каждом чихе волю богов, считая, что большую часть своих проблем они зарабатывают собственными усилиями. Здесь не так. Любое недомогание расценивается как наказание божье. Забывшись в гневе, Пётр Алексеевич вскочил — и потревожил без того плохую печень. Ничего удивительного, что печень ему тут же отомстила. А он, вполне вероятно, воспринял это как знак божий… Догадки. Но спросить его прямо княжна не решится никогда. Слишком уж деликатный момент. Не стоит вмешиваться во взаимоотношения человека с богом.

Раннэиль подсела к нему, ласково коснулась губами щеки, на которой выделялись следы её пальцев.

— За тобой должок, — негромко сказала альвийка. — Если хочешь, верни прямо сейчас.

— Будет случай — верну, — так же тихо ответил он, и княжна поверила: сказал — сделает.

— Что ж, постараюсь вести себя хорошо…

…Лейб-медик покинул их глубокой ночью, когда самые неприятные последствия печёночной колики миновали, а боль утихла. Недужного императора переодели в чистое и уложили в постель. Раннэиль собралась, было, просидеть до утра с зажжённой свечой и книгой — на случай, если вдруг приступ повторится — но её намерение было пресечено на корню.

— Ложись давай, — недовольно и сонно буркнул Пётр Алексеевич. — Завтра нам в путь, поспим хоть немного.

— В дорогу — в таком состоянии? — устало спросила Раннэиль, сбрасывая платье. Оставшись в одной нижней рубашке, она змейкой скользнула под покрывало. Спорить в данном случае было бесполезно.

— Хоть в таком, а надо ехать, пока санный путь держится. Чуть промедлим — за месяц не доберёмся.