Пасынки

— Рыцарство курляндское и без неё герцога избрать может, — возразил светлейший. — Кого скажешь, того и изберут. Тебе только имя назвать осталось, а я уж расстараюсь, нашепчу его в нужные уши. И чтоб человек был тебе предан, и чтоб обычаев местных не нарушал. Тогда за западную границу спокоен будешь.

— Я подумаю. Ступай, Алексашка, скажи, чтобы стол накрывали. Нас ещё в порту дело ждёт.

Раннэиль тенью выскользнула из спальни, едва за Меншиковым закрылась дверь. Пожелать доброго утра, как обычно, она не успела: супруг словно ждал её появления. Тут же сгрёб в охапку и целовал так, что она забыла обо всём на свете.

— Лапушка моя, — проговорил он, нацеловавшись. — Всё ли слышала?

— Достаточно, чтобы сделать выводы, любимый, — его слова вернули Раннэиль на грешную землю. Чувства чувствами, а нельзя забывать, кто они такие, и сколько судеб от них зависит. — Честолюбие — не самая плохая черта у князя, но в разумных пределах. А он те пределы, случается, преступает.

— Алексашка на Митаве — бедствие похлеще казней египетских, — хмыкнул Пётр Алексеевич, никак не желавший отпускать жену из объятий. — Вот уж кого я туда последнего отправлю, и то по великой беде. Ты мне лучше скажи, лапушка, верно ли говорят, будто князь этот, Энвенар, что едет с нами — вдовец?

Раннэиль взлохнула. Она в который раз убедилась, что её муж — бессердечный манипулятор…

…Три корабля на рейде. Немного, но, как заявил Пётр Алексеевич, они предназначены для большого дела.

— В Кадис пойдут, — сказал он, пока матросы привычно гребли вёслами — неугомонный государь потащил свою свиту в шлюпке на борт «Девоншира»[41]. — Пути торговые для наших кораблей прокладывать. А то на одних голландцев надеемся, а у тех свои выгоды.

Моряки не зря ругали балтийскую волну. Даже сейчас, в хорошую тихую погоду, шлюпку «валяло». Петру Алексеевичу ничего, он привычный. Как при виде пушек он сразу вспоминал свой чин бомбардира, так и в море в нём просыпался лихой шаутбенахт[42] Михайлов. Светлейший, хоть и «сухопутная крыса», но качающейся лодкой такого не проймёшь. Зато альвы, и молодая императрица, и стареющий воин Энвенар, ещё не подозревающий о своей роли в планах государевых, то и дело закрывали глаза и сидели так подолгу, стараясь не шевелиться. Что поделаешь, в родном мире из-за гигантских хищных тварей, живущих на мало-мальской глубине, мореходство было развито крайне слабо. А на реках и лесных озёрах лодки так не «валяет», как в море Балтийском. Словом, кое-кто вздохнул с облегчением, когда им, наконец, сбросили трап.

Корабль осматривали с интересом. Но только у императора интерес был профессиональным. Он с хорошим знанием дела давал оценку качеству такелажа и палубного настила, лично спустился в трюм и проверил крепление груза, съел ржаной сухарик, наугад вынутый из мешка. Пока его спутники любовались морскими видами, зашёл в каюту капитана, ознакомился с проложенным маршрутом.

— Эдакий крюк пришлось накинуть, — сказал он, сверяя маршрут с известными лоциями.

— Ты, Пётр Алексеич, с англичанами ныне в ссоре, а мне из-за того через Ла-Манш теперь не ходить, — ворчал капитан, встретивший своего императора как моряк моряка. То бишь, с почётом, но без лизоблюдства. — Северное море капризное, говорят, и волна там не чета нашей.

— Политика — штука переменчивая, Иван Родионыч[43]: сегодня англичане на нас злобятся, а завтра, глядишь, дружбы искать станут, — ответил ему государь. — Готов ли?

— Давно уж готов. Благослови, что ли, путь неблизкий…

…Капитан Кошелев ещё не знал, что три месяца и два дня спустя, шестнадцатого августа[44], бросит якорь в гавани Кадиса, а год спустя его станут торжественно встречать в Кронштадте — как первого русского капитана, совершившего дальний переход в океанских водах. Не знал он и того, что его удачное плавание позволит политикам добавить ещё один пункт к договору России с австрийско-испанским союзом — статью о размещении российского флота во всех портах и гаванях Австрии и Испании. Не знали того и прочие, отплывшие в шлюпке на берег… хотя кое-кто именно на такой исход и надеялся. Но, благословляя капитана в дальнюю дорогу, Пётр Алексеевич уже мысленно был на берегу, и решал новую задачу. Пока это было, как говорила Раннэиль, «не очевидно». Но, когда императрица отвлекала внимание на себя, устроив приём для местной знати, канцелярия губернатора Апраксина полдня работала не покладая перьев. Очевидным для тех, кого это касалось, решение государя сделалось только вечером…

— …В Ригу, значит, отсюда поедешь, князь?

— Встретить наших благородных воинов — мой прямой долг, ваше императорское величество, — Энвенар был, как всё его племя, донельзя вежлив и церемонен.

— Как встретишь своих, и скажешь им напутственное слово, не торопись в Петербург возвращаться. Далее поедешь, в Митаву, как мой представитель… Поручение моё будет особого рода. Даю тебе год. Но чтобы через год курляндское рыцарство более всего на свете желало видеть тебя своим герцогом… Понял ли, чего я хочу?