Пасынки

— Так вот, значит?.. — государь не изменился в лице, был столь же хмур. — Спрошу иначе: будь она мужеска пола, дал бы ты ей свои рекомендации на службу?

— Безусловно. Ей недостаёт лишь опыта работы среди нас, прочего в достатке.

— Опыт — дело наживное. Что там, в Петергофе?

— У Таннарилов горе, старый князь помер. Княжна, как ни спешила, едва успела с батюшкой проститься.

— Старика жаль, большого был ума… Ты вот что, вели, чтоб карету заложили. Еду в Петергоф. Тебе иное дело будет. От Петергофа поедешь далее, в Ригу. Оставь надёжного человека, чтоб за дамой там приглядывал… За нею иные в Россию потянутся, ты их встречай. Буде возникнет в тебе спешная потребность, вызову.

Странен был «кабинетец» государев без неизменной трубки на столе и сизого табачного дыма. Видимо, события последнего месяца, ноября, без всякого преувеличения изменили Петра Алексеевича до неузнаваемости. Страшнее всего не сделавшаяся главной его чертой дьявольская расчётливость, а утрата доверия к кому бы то ни было. История с Монсом заставила его наконец-то взглянуть на своё окружение трезво, и он узрел сие змеиное гнездо во всей мерзости. Страх поселился в его душе, Никита Степанович видел это так же ясно, как толстую свечу на медном узорчатом подсвечнике. Но и страх бывает разный. Случается, он отнимает волю и силы. А случается, даёт силы и направляет волю. Ныне был как раз такой случай.

Пока готовили карету императора, господин титулярный советник успел хорошенько обдумать услышанное, и сделал кое-какие выводы. Задумка Петра Алексеевича была, как и всё, им планируемое, прямолинейна, но не безнадёжна. Точнее, это был его прежний расчёт на императрицу Екатерину, но с заменой главной персоны. Династический брак с одной из европейских принцесс — штука хлопотная, долгая, и надежды на то, что какая-то немка сумеет потянуть этот воз, маловато. Тем более, тянуть-то будет по-своему, по-немецки. Альвийские же принцессы — вот они, под рукой. Четыре княжеских семейства, и в каждом хотя бы одна девица на выданье. Хороши собой, неглупы, воспитаны, благородны. Бери любую, не прогадаешь. Правда, до сих пор император, при всём его женолюбии, с альвийками держался отстранённо, как бы не с опаской. Племя неведомое, иди знай, может ли вообще получиться что-то путное из такой связи. Но раз уж Петру Алексеевичу пришло в голову породниться с альвами, пусть и по расчёту, значит, считает, что дело того стоит. Одно неясно: среди альвийских княжон хватает молодых и ослепительно красивых. С чего ему вдруг сделалась интересна лесная разбойница, да ещё и перестарок? Неужели даже не надеется ни на что, просто хочет к внуку своему суровую няньку приставить? То-то он альвийского княжича уже к мальчишке подослал…

Бог весть. Когда имеешь дело с Петром Алексеевичем, ни в чём нельзя быть уверенным.

Успеет ли? Ведь плох он, это и слепому видно.

Понимая, что ни черта не понял, Никита Степанович отправился доложить: можно ехать.

Церковка между Большим дворцом и Верхним парком с трудом вмещала желавших помолиться за упокой души старика-альва.

Странное дело: ну, кто он им, этот чужой князь, нелюдь? Жил здесь без году неделя, а поди ж ты — сумел завоевать симпатии. За него пришла помолиться даже петергофская дворня, слова худого от старика ни разу не слыхавшая.