Пасынки

…в день седьмого марта сего года состоится, о чём с радостию Вас извещаем и желаем видеть Вас в тот день на празднестве сем…

Почерк у княжны всегда был красивым, вот с русской грамотой дело пока обстояло не блестяще. Оттого, опасаясь ошибок, она писала медленно и аккуратно. Оттого же так неспешно продвигалась работа — перебеливание пригласительных писем для иностранных посланников. Она освободила от этой заботы Макарова, передоверив ему проверку счетов, то есть то, в чём княжна не разбиралась. Зато письма послам следовало составлять с учётом политической обстановки и личных качеств самих дипломатов. Фон Мардефельд, к примеру, любил краткость и чёткость изложения, хотя сам грешил дурным стилем. Кампредон, напротив, приходил в восторг от изящных словесных оборотов. Шведу стоило писать сухо, без изысков, а саксонцу и датчанину — довольно тепло, почти по-дружески. И так далее.

Работа именно для неё.

В этих почти не заметных постороннему глазу тонкостях политической жизни княжна чувствовала себя как рыба в воде. Сложности и хитросплетения невидимых придворных течений пугали её только поначалу. После разобралась, а разобравшись, поняла, что нет особенной разницы между двором Дома Таннарил и таковым же двором Дома Романовых. И, хотя иной раз скучала по лесной вольнице, по яростной битве — что поделаешь, раз Высшая уродилась воином — но счастлива была именно сейчас, возясь с бумагами и делая выводы из полученных сведений.

Не сама по себе она была счастлива, а — ради него.

Пока Пётр Алексеевич подобно шквальному ветру носился по городу, отдавая распоряжения, хваля и гневаясь, раздавая награды и пинки, его «ночная императрица» взвалила на себя большую часть канцелярской работы. Ему оставалось по возвращении только прочесть, и либо одобрить, либо отвергнуть. Хотя, сказать по правде, отвергал нечасто: воистину, в княжне Таннарил он нашёл единомышленника, а не просто красивую женщину, с которой можно приятно провести свободное время. Потому беззаконная царица жила в апартаментах императора и фактически делила с ним частицу власти, в то время как царица законная, покинутая всеми, ютилась в самых дальних комнатах.

Княжна уже знала о скором решении вопроса о разводе. Сперва приметила, как сделались приторно-любезными явно ненавидевшие её Долгорукие и Голицыны, а затем деликатно напросилась на исповедь у приехавшего в Петербург владыки Феодосия. И там, соблюдя все необходимые предписания веры, превратила исповедь в доверительную беседу. Владыко удостоверился, что не будет ему никаких помех со стороны этой принцессы, а альвийка исподволь вытянула из пожилого Предстоящего нужные сведения. Итак, её плану суждено сбыться, хоть и не так, как было задумано вначале. Всё-таки у жены и впрямь свободы поменьше, чем у фаворитки. Но до венчания дочери государь с опубликованием манифестов решил подождать. Более того: передал опальной супруге повеление непременно быть на церемонии во всех регалиях, дабы соблюсти приличия. Княжна полагала это издевательством по отношению к женщине, которая была матерью его детей, но разумно держала сие мнение при себе. Знала, как легко вывести Петра Алексеевича из себя, ударив по больному месту, и как тяжело потом привести его в чувство.

Были, были темы, коих в присутствии её возлюбленного лучше было не поминать. К таковым относились не только отношения с законной женой, но и история с его старшим сыном. Раннэиль пришлось стороной, полунамёками да обиняками, вызнавать подробности, а после нашла среди старых тайных бумаг допросные листы, писаные рукой Петра Толстого. Слава богу, хватило ума спрятать их на прежнее место, сделав вид, будто не читала. Да, государь уморил в тюрьме — а фактически казнил — подданного-заговорщика. Но отец по сей день не мог себе простить… чего? Того, что не смог воспитать достойного сына? Или того, что пришлось погубить родного человека во имя государственных интересов? Бог весть. И это осознание вины делало Петра совершенно невменяемым, стоило кому-то при нём упомянуть о царевиче Алексее. Самолично видеть его в таком состоянии княжне не довелось, но наслушалась от бывалых людей.

От мыслей о былых грехах государя она перешла к мыслям о своих…прежних делах. Там тоже хватало эпизодов, о коих лучше не вспоминать. Чего стоило полное подчинение Дома Атанаэль, в котором она, будучи лучшей подругой дочерей помянутого властителя, сыграла ключевую роль. До сих пор вспоминаются пустые, страшные в своей бессмысленности глаза былых подружек, обращённых в холопки и лишившихся великолепных кос. А ведь девчонки оказались виновны лишь в том, что были дочерьми своего отца, вздумавшего умышлять против Дома Таннарил. Где они теперь?.. И что княжна Раннэиль сделает с тем, кто по злому умыслу или по глупости посмеет упомянуть о них?