Пасынки

— Второе было вам, — проговорила княжна — не голосок, а колокольчики серебряные. — А вы и без письма теперь всё знаете. Я счастлива, что между нами не возникло недоразумений, Никита Степанович. Смею надеяться, что смогу послужить своему новому отечеству так же, как и вы.

Она и впрямь здесь освоилась. Ручку для целования подаёт, словно всю жизнь провела при дворе петербургском. И не сказать, что сейчас сия церемония была ныне Кузнецову неприятна. Не в том даже дело, что женщина красоты неимоверной, прямо-таки нелюдской, а в том, что, в отличие от иных царедворцев, она была с ним одного поля ягода.

Будет дело.

Испокон веку как заведено? Служба воинская — она нелёгкая. Пока войны нет, с оружием упражняйся и себя блюди, чтоб не иметь вид разбойничий. Опять же, нынешний-то государь парады ввёл, чтоб солдаты ещё и ходили строем. Со стороны вроде красиво, а пока научишься шаг чеканить, да чтоб всем вместе, а не вразнобой, семь потов сойдёт. А коли война, так кому помирать за отечество, ежели не солдату? Вот и получается, что служба почётная, да смертью пахнет. Сегодня ты есть, а завтра тебя нету.

Оттого и гуляли солдаты, жалованье получив… Ох, гуляли!

Был и ещё один неписанный закон: новобранец проставляется с первого жалованья. Новобранцев в славном полку Ингерманландском, драгунском, нынче много. Ещё с месяц тому пятерых приняли, и ныне пополнение имеется. И все, как на подбор — коты. Альвы, то бишь. А чего? Солдатики справные. К мечу с детства приучены, из ружья стрелять тоже не в казарме обучались, на войне, а немец, коли он враг — учитель суровый. А уж чтоб вышибить кота из седла, надобно быть Данилой Зуевым. То бишь, детиной гренадерского роста, косая сажень в плечах, и силы немереной. И как схлестнулись они тогда, Данила с Илваром, крещённым в православии именем Антон, так все думали — прибьют друг дружку ненароком. Насилу растащили. Данила — медведище, а котяра ловок и быстр, словно куница. Но нет. Посмеялись и сдружились. Хотя долго потом глядели на мир глазами, ладно подбитыми: у одного левый, у другого правый.

А ныне — гуляют они, друзья закадычные, Данила с Антоном, и товарищи их тоже.

С чего началась та кулачная баталия, после мало кто мог сказать. Вроде припоминали, будто накануне караул лейб-гвардии Преображенского полка мимо той австерии прошёл. Ну, прошёл, и бог с ним. Да только часа не минуло, как явились они снова, вроде как уже не в карауле и вроде как тоже погулять. А может, и не те самые, а иные, кто знает. Кое-кого из оных ингерманландцы признали сразу — роты бомбардирской сержант Шайнов да два капрала той же роты, Дуров и Свечин. Прочих ранее видали, а по имени не спрашивали. И ладно бы те просто погулять явились. Выпили по чарке — что та чарка гвардейцу, тьфу! — и давай котов задирать. Те и ухом не повели, словно враз перезабыли все русские слова, коим обучились. Но когда кто-то из гвардейцев принялся порочить честь славного полка Ингерманландского, тут уж Данила не сдержался, помянул, как преображенцев гоняли канавы в Петергофе рыть. И не токмо сие припомнил, а и многое другое.

Словом, разнимать их пришлось лейб-регименту, когда ломать в трапезной стало нечего, и баталия выплеснулась на улицу.

Драчунов, как водится, посадили всех под замок, невзирая на полковую принадлежность. До разбирательства.

— Завтра, ваше императорское величество?

— Пускай в подвале посидят, небось, поостынут к утру. Там разберёмся. Кулаки у них, видите ли, чешутся… Вот зашлю за Тобольск, вмиг сия чесотка пройдёт!

«Интересно, — думала Раннэиль, прислушиваясь к громовым раскатам монаршего гнева, что были слышны на весь Зимний дворец. — Когда Петруша писал мне ту записку, то настроен был вполне мирно. Кто же умудрился испортить ему вечер?»

Дождавшись финального: «Пошли все вон!» — княжна спокойно, будто ничего не произошло, раскрыла дверь — обе створки — и плавным шагом вышла навстречу.

Выглядел Пётр Алексеевич под стать своему настроению — словно ёж, иглами ощетинившийся. Поднимался по лестнице тяжело, и это напугало Раннэиль куда сильнее, чем его раздражённый вид и гневные взгляды, обращённые на неё. Вот чего не умел нынешний государь всея Руси, так это разделять правых и виноватых; достаться могло всем, кто был в пределах досягаемости. Другое дело, что княжна уже знала, как с этим бороться.

— Слыхала? — громыхнул он, махнув рукой куда-то в сторону входной двери.

— Не всё, — княжна отвечала нарочно негромко, чтобы Пётр Алексеевич перешёл с гневного крика на обычную речь. Действовало, как правило, безотказно. — Я поняла только, что кто-то с кем-то подрался.

— Твои орлы отличились, — уловка сработала: громкости поубавилось. Зато прибавилось язвительной насмешки. Сбросив привычную солдатскую епанчу прямо на пол, император прошагал мимо княжны, даже не обернувшись. — Илвар, или как его там. Заскучал, видать, служба без драки не мила сделалась… Что молчишь? — он, резко обернувшись, вновь повысил голос.

А Раннэиль нечего было сказать. Она скрипнула зубами и, тихо застонав, крепко сжала ладонями виски. Удар был и впрямь сильный.