Пасынки

Англия — вот безусловный враг России. Англия и её непомерные амбиции. Император Пётр не сразу, но понял это. Оттого и разрыв дипломатических и торговых отношений. Как-то Мардефельд допустил оплошность, поинтересовавшись у государя, отчего тот не желает даже видеть никаких посланцев из Лондона. Пётр Алексеевич, похлопав его по плечу, ответил по-немецки: «Дружище, мне с моими убийцами за одним столом сидеть не должно». В самом деле: при короле Георге, происходившем из подлой ганноверской семейки, британских дипломатов стали инструктировать так, будто они должны были вскорости сделаться наместниками. Им вменялось пускать в ход всё, от подкупа и шантажа до яда и кинжала, чтобы утвердить интересы Англии наилучшим образом. Интересы же государства, в котором они находились, не учитывались вовсе. Столь циничного отношения даже посол Пруссии, отнюдь не бывший другом России, не понимал. Но — учитывал. Британский флот способен блокировать морские подходы к Петербургу, но без высадки десанта и помощи Швеции он обречён вернуться в родную гавань несолоно хлебавши. Итак, если Лондон не может с Россией впрямую воевать, а также не имеет возможности устроить дворцовый переворот, подослав к Петру русского Равальяка[32]

и подкупив вельмож, значит, ему придётся действовать опосредованно. И вот тут интересы англичан неожиданным образом совпадают с интересами Франции. Воюя друг с другом в колониях, они вполне способны выступить согласованным дуэтом в…Стамбуле, своей внешней политики не имеющем. А где турки, там Крым и татары, которые только рады будут пойти в новый набег на южные окраины России.

Вот это уже куда более реальная конструкция. И если о ней догадывался Мардефельд, то не мог не догадываться Пётр. Следовательно, стоит ожидать его действий в южном направлении, хотя бы в виде укрепления гарнизонов. А это французы с англичанами обязательно распишут Ахмеду Третьему как подготовку к полноценной войне с Высокой Портой. Султан уже влез в Персию, пользуясь тамошней вялотекущей гражданской войной между царями, которые третий год выясняли, кто из них больший самозванец, и Османская империя не могла упустить случай урвать кусочек. Но для того, чтобы татары пошли в набег на Россию, Турции не нужно сильно напрягаться. Достаточно послать эмиссара с туго набитым кошельком, через коего намекнуть, что повелитель правоверных не будет против, если рабские рынки Кафы и Анапы пополнятся свежим товаром.

Правда, участие, пусть и косвенное, в подобном альянсе, король Фридрих-Вильгельм никогда не одобрит. Но кто говорит об участии? Довольно провести несколько непринуждённых бесед с этим напыщенным павлином Кампредоном, да намекнуть некоторым знатным персонам здесь, в Петербурге, о грядущем изменении военно-политической обстановки. Француз беспощадно обворует бедного пруссака, присвоив себе его идею, на что оный пруссак жаловаться, оспаривая авторство, точно не станет. Бедному пруссаку скандалы ни к чему. Пускай Кампредон пишет в Версаль, герцогу де Бурбону, пишет своему давнему покровителю аббату де Флёри, пускай. Его почта перлюстрируется, это Мардефельд знал точно. И, в случае чего, все шишки упадут на его, Кампредона, парик. А бедный пруссак останется в стороне.

Хотя, какой из него пруссак… Так, швед заезжий, прижившийся на прусской службе.

Тем не менее, нужно было пережить свадебный пир — о, эти русские пиры! — после чего ещё и побыть галантным кавалером, мило любезничая с дамами. Танцевать он не любил, а галанты его несколько тяжеловесны. Однако долг обязывал, и приходилось расточать любезности, цепко наблюдая за происходящим в зале. Что ж, пока это самое происходящее за пределы допустимого не выходило. Императрица, кстати, действительно нездорова и подавлена, хотя изо всех сил старается это скрыть. Император, напротив, выглядит куда лучше, чем полгода назад, весел и жизнерадостен. Его дочери милы и прелестны. Вокруг же никаких новых лиц, и старые никуда не делись. После учреждения Верховного тайного совета никаких заметных перестановок при дворе не наблюдается. В любой европейской стране это означало бы, что государь достиг некоего равновесия своего кабинета, и не желает его нарушать, но это же Россия, и это же Пётр. Такое затишье у него случается только перед бурей. Мардефельд отдал бы полжизни за то, чтобы проникнуть в тайну его замыслов.