Пасынок империи (Записки Артура Вальдо-Бронте)

— Да где, Евгений Львович? — удивился отец. — Я просто упражняюсь в смирении.

Журналистов дальше порога, слава богу, не пустили. Эта «жизнь под прожектором» уже казалась мне обременительной.

— А что за месть Ромеевой? — спросил я. — Вы были знакомы раньше?

— Были знакомы, — сказал отец. — Она брала у меня интервью во время суда, и я был достаточно язвителен. Потом попросила об интервью перед казнью, и я ее послал.

— Журналисты иногда нуждаются в психокоррекции, — заметил Ройтман.

— Да нет, — пожал плечами отец, — Это у них профессиональное. Я не думаю, что она так злопамятна.

В моем представлении шериф — это такой толстый славный мужик, который поет чаем, кормит плюшками, а потом все равно делает, что должно. И это «что должно» может оказаться не самым приятным.

Местный глава полиции от шерифа курортной Аркадии отличался радикально. В кабинете нас встретил поджарый человек с сероватым лицом и холодным взглядом. Впрочем, холодный взгляд относился к моему отцу. Ройтману он любезно пожал руку.

— Очень рад знакомству в реале, Тихон Савельевич, — сказал Ройтман.

Вслед за ним шериф подал руку мне.

Рукопожатие было сухим и коротким.

Отцу он руки не подал.

И предложил нам сесть. То есть мне и Ройтману. И сел сам.

Четвертого стула в кабинете не было, так что отец остался стоять. Мне было неуютно сидеть, когда он стоит. Ройтману, по-моему, тоже.

Отец снял сумку с плеча и опустил на землю.

— Анри — хороший парень, — сказал Евгений Львович, — не обижайте.

Выражение лица Тихона Савельевича стало кислым, как тессианский лайм. Наверное, он хотел сказать что-то вроде того, что в их деревне убийц не считают хорошими парнями.

Но Ройтман опередил его:

— Все проблемы, которые были, мы сняли восемь лет назад.

— Если согласились принять, не обидим, — сказал шериф. — Все будет строго по закону.

— Ну, и отлично, — кивнул Ройтман.

— Мне большего не надо, — сказал отец.

А мне показалось, что ключевое слово в этой фразе «строго», а не «закон».

— Я вам сейчас покажу ваш дом, господин Вальдо, — сказал шериф, — а в шесть часов в муниципалитете соберется народ. Приходите, вам зададут вопросы.

— Да, конечно, — сказал отец.

«Дом» было слишком громким названием для того жилища, за которое проголосовало Народное Собрание. Маленькое серое строение. Одно окно и три ступеньки перед дверью.

Шериф внутрь не зашел, распрощался у порога.

За дверью была малюсенькая прихожая — только снять обувь и повесить одежду — и одна комната, угол которой занимала кухня. Не дом, а гостиничный номер. Ну, или моя комната в ОПЦ. Душ, слава богу, был. Я уж боялся, что в этой дыре обходятся без водопровода.

Отец приподнялся на носках и легко коснулся рукой потолка. Мне даже приподниматься не пришлось. Ройтману дотянуться не светило, но по причине его роста, а никак не высоты стен.

Всю обстановку, кроме кухни, составляла кровать и простой стол с тремя жесткими стульями.

По сравнению с этим дом отца в Лагранже казался царскими хоромами.

Я чувствовал себя на улице.

— Ты избалован, Артур, — сказал отец. — Не императорский дворец, конечно, но для одного человека вполне достаточно. Садитесь господа, будьте, как дома.

Он сел с нами.

— Выпить ничего нет? — спросил он. — Новоселье все-таки. Мне хоть можно, Евгений Львович? Ваше лекарство с выпивкой совместимо?

— В ограниченных количествах, — сказал Ройтман. — И перед выступлением не стоит.

— Ну, что поделаешь! А то бы я поднял тост за здоровье императора. Еще немного и я окончательно стану монархистом.

Местный муниципалитет действительно существовал в реале, словно был уважающем себя Народным собранием. Но по архитектуре напоминал полицейский участок, только был раза в полтора больше.

Публики собралось не меряно: человек тридцать. Я подумал о том, сколько еще людей следят за действом по Сети. Человек сто? И тут же понял, что ошибся. Миллионы!

Мы с Евгением Львовичем сели в зале, отца пригласили на трибуну.

— Я хочу поблагодарить вас за то, что согласились принять меня, — сказал отец. — А то я боялся, что придется ставить палатку в чистом поле. Спасибо! Со своей стороны постараюсь никак вас не обременить. Только одна просьба. Когда вы решите написать «убийца» на стене моего дома, пишите по трафарету, пожалуйста. Все-таки аккуратнее. В Лагранж мой сын приезжал закрашивать, а сюда не наездится. А я не буду.

Ройтман метнул на отца строгий взгляд.

Поднялся шериф.

— Зачем? Мы знаем.

— Ну, давайте ваши вопросы, — сказал отец.

Вопросы нашлись, но не к отцу, а к Ройтману.

— Мы согласились принять господина Вальдо, — начал шериф, — но сомневаемся, верно ли поступили. Евгений Львович, насколько он опасен?

— Ни насколько, — с места сказал Ройтман.

Встал, поднялся на трибуну и слегка потеснил отца, который был на голову его выше.

— Ни насколько, — повторил он. — Я об этом говорил на НС и повторяю еще раз. Мозг Анри сейчас анатомически другой, чем двенадцать лет назад. Господа, вы понимаете, что такое глубокая психокоррекция?

«Господа» молчали.