Пасынок империи (Записки Артура Вальдо-Бронте)

— Я хочу сказать о справедливости, — начал он. — Хазаровский не знает, что это такое. У него эффективность вместо справедливости. Я разделяю взгляды Германа Марковича и Степана Антоновича, но у меня были и личные причины для того, чтобы к ним присоединиться. Каждый мой рабочий день в охране императора мимо моего поста проходил человек, который сейчас находится в этом зале. Он проходил и смотрел сквозь меня, хорошо, если удостаивая кивком. А ведь я окончил Высшую школу СБК. И я знал, что это сын тессианского террориста и убийцы. А сам этот террорист жив и на свободе. Сейчас он и вовсе отделался десятилетней ссылкой. Благодаря Хазаровскому отделался. Вот такая справедливость. И сейчас Ройтман попросил для Германа Марковича два с половиной года психокоррекции, всего на полгода меньше, чем для убийцы трехсот человек. И полтора года реабилитации. Всего четыре. Вальдо отсидел десять. Это справедливо? Это адекватно? Это человеческая жизнь для них высшая ценность? В общем, решать вам. Я все сказал.

— Депрессию надо подлечить, — шепотом прокомментировал Ройтман, — мешает парню самореализоваться.

— Я бы на их месте не стал апеллировать к закону талиона, — шепнул Нагорный в другое ухо, — два трупа на них.

И судья дал слово Михаилу Лопатину.

— Я полностью поддерживаю все, что сказали мои товарищи, — сказал он. — Готов разделить их судьбу и ни от чего не отрекаюсь. Надеюсь, что народ с нами и поддерживает нас, а не тех, кто нас сейчас судит.

— Хороший парень, — тихо сказал Ройтман, — ну, запутался немного.

Ефимцев от последнего слова отказался.

— Мне нечего добавить, — сказал он.

— Перед присяжными поставлены следующие вопросы, — сказал судья. — Отдельно по каждому подсудимому. Доказано ли, что деяние, в котором обвиняется подсудимый, имело место? Доказано ли, что деяние совершил подсудимый? Виновен ли подсудимый в совершении преступления? Подробно всем раздаю на устройства связи. Присяжные могут удалиться в совещательную комнату. Подсудимых проводите обедать. Все остальные свободны. Перерыв: три часа.

Вердикт

Мы с Нагорным и Ройтманом тоже пошли обедать, по дороге бурно обсуждая выступления подсудимых, благо Эрих Павлович теперь не имел права нас заткнуть.

— Евгений Львович, я так и не понял, психологи исполняют волю Хазаровского или Хазаровский волю психологов? — спросил Нагорный.

— Саш, ну пропаганда, как пропаганда: каждое следующее утверждение противоречит предыдущему. И ничего, кроме деклараций и страшных слов. Никаких доказательств! Не передумал к нам ехать, кстати?

— Ни в коей мере. Напротив, укрепился в решимости. Если десять раз подряд назвать истину ложью, она ложью не станет.

— Не станет, но народ может повестись, — заметил Евгений Львович. — Гипноз работает.

— У судьи нервы железные, — сказал я.

— Работа такая, — кивнул Ройтман.

— Признаться, у меня было острейшее желание влепить пощечину Середнякову, — сказал Александр Анатольевич, — так что явно надо в Центр.

— Но не влепил же, — сказал Евгений Львович. — Влепить пощечину лжецу — естественное человеческое желание. Но в современном обществе не считается правильным воплощать это желание в жизнь. Есть другие методы.

— Это мерзейшая полуправда такая, — сформулировал Нагорный. — Сказать о том, что против меня было пять уголовных дел, и забыть сказать, что все закрыли за отсутствием состава преступления.

— Ну, так при Данине же закрыли, — хмыкнул Ройтман, — а не при их любимом Владимире Юрьевиче. Значит, неправильно закрыли.

— На отчима они, вроде, не жаловались, — заметил я.

— Артур, вы что? — усмехнулся Евгений Львович. — Ваш отчим ужасен. Даниил Андреевич ведь был путешественник и ученый, что в переводе на их язык означает: авантюрист и богоборец.

— Воровать им не дают, они и бесятся, и тоскуют по коррупционному чиновничьему раю имени Владимира Страдина — вот и вся их идеология, — сказал Нагорный. — Мы бездуховные почему-то не воруем и не врем, а они возвышенные при Страдине только тем и занимались.

— И продолжают заниматься, — заметил Ройтман, — воровство остановили, а врут дальше. Одна надежда на психокоррекцию.

— В одном они правы, — сказал Александр Анатольевич, — мы действительно не идем до конца. Явно же деструктивная идеалогия, а мы позволяем им проповедовать на всю империю.

— Саша, — сказал Евгений Львович, — верить в то, что земля плоская, есть неотъемлемое конституционное право каждого гражданина Кратоса.

— Но она же не плоская! Зачем позволять им заблуждаться и вводить в заблуждение других?

— Саша, тебе действительно к нам надо. Чтобы дурацкие мысли в голову не лезли. Потому что сначала мы запретим теорию плоской земли, потом религии, а потом докатимся до того, что какую-нибудь идеологию признаем единственно верной. И тогда все: смерть, остановка, стабильность гнилого болота, разложение и распад. Я, кстати, действительно атеист. Это чистая правда, и я этого никогда не скрывал. Но Анри Вальдо у нас читал религиозную литературу, молился, сколько влезет, и к нему ходил священник. И никто ему этого не запрещал.