ПАТОЛОГИИ

Вижу мертвого Стёпу Черткова, лежащего на кровати, повернувшего в сторону окон деформированную голову, и его брата, Валю, который, отстреляв, меняя рожки, смотрит на Стёпу неотрывно. И я вдруг понимаю, что они похожи с братом, - сейчас ещё больше, чем когда один из них был жив, - своими бордовыми, одноглазыми, страшными лицами.

Дима Астахов, идёт за рожками к столу, где все ещё кричит Аружев. Подойдя, Дима бьёт Аружеву в лицо, очень спокойно и очень сильно, и тот падает, сшибая стул, и рацию, и ещё что-то. Взвизгнув, выскочил из под Аружева Филя, оказывается лежавший где-то возле.

Аружев пытается подняться, и даже поднимает вверх автомат, но Астахов, перешагнув через стулья, вырывает у него ствол, и наступает ему на лицо. И даже не убирая ногу, которую силится сдвинуть Аружев, отстегивает рожки от его автомата, и вставляет в свой. Тельник Астахова бурый, сохлый, пропитавшийся кровью, текущей из-под кривой повязки его на голове.

Федя Старичков, сделав короткую очередь, отбегает в угол. Уверен, что его ранило, - но его рвёт.

И ещё вижу Столяра, который вызывает по рации Кешу Фистова, отправленного им на чердак, к чердачному окну.

- Кеша! - кричит Столяр в рацию. - Работай по «хрущёвкам»! Там снайпер!

Ритм сердца, ритм восприятия, ритм происходящего схож с ритмом движения ложки или нескольких ложек, положенных в кастрюлю ребенком, бегающим по квартире с этой кастрюлей, с целью произвести как можно больше шума.

И, наверное, надо просто успокоиться, принять какие-то решения, но как трудно это сделать, как трудно.

- Ташевский! - кричит Столяр. - Вниз, к Хасану надо сходить! Не отзываются они! Может, чехи в школе! И к Фистову зайди, тоже молчит. Всю школу обойди!

Мы тащим скривившегося от боли Женьку к кроватям, укладываем его.

- Пойдем, Саня! - зову Скворца, пытаясь перекричать грохот, - Магазины полны? Гранаты есть?

- Рация! Рацию проверь! - орёт Столяр, - не слыша слов, я угадываю по его губам и по жестикуляции, о чём он говорит.

«Что там, на улице? - думаю, - Где они?»

Не хочется смотреть в бойницу.

Не хочется бежать вниз, к Хасану.

Ни в чём себе не сознаваясь, бессовестно глупя, направляюсь сначала на чердак, подальше от ужаса, от огня, как кот на пожаре.

Бегу и матерю себя за страх безбожный.

«Всё нормально! Сейчас к Кеше забежим и вниз!» - клянусь себе.

Кажется, что со стороны оврага вообще нет стрельбы. Значит, мы не окружены? Быть может, нам стоит уйти? А как же пост? Школа, что ли, - пост? Кому он на хер нужна? Что вообще мы тут делали?

- Кеша! - удивляюсь я, забравшись на чердак. - Ты чего?

Кеша сидит у самого выхода, сжимая в руках винтовку.

- Я снаряжал, - отвечает Кеша. Возле ног его рассыпаны патроны.

- Чего ты «снаряжал?» Ты почему не на позиции? Кеша, сучий сын, быстро, блядь, на место!

Крича, я возбуждаю себя, и сам забываю, что трусил только что.

Кеша послушно ползёт к одному из мелких окошек, обложенному мешками с песком. Мешки сверху придавлены короткой плитой, которую мы в муках притащили сюда ещё в первые дни после приезда.

Я хочу ещё что-то прокричать ему в спину, злобное, но не кричу, - мне кажется, что сейчас не надо кричать. Хочу сказать ему, что убили Язву и ранили нескольких парней, но боюсь его напугать, боюсь, что едва мы уйдем, он снова забьётся куда-нибудь в угол.

- Кеша, я прошу тебя. Поработай, брат.

Кеша, не оборачиваясь на меня, укладывается. Передёргивает затвор и сразу стреляет.

Мы поочередно забегаем с Саней в открытые комнаты, где организованы посты.

В соседних с «почивальней» кабинетах нескольких парней зацепило, никто не знает, что делать с ранеными, как перевязать, как положить, чего вколоть.

Стреляем с Санькой отовсюду.

Из кабинетов, выходящих на овраг, никого не видно, - чичи напоролись на растяжки и, видимо, больше не полезли. Кроме того, там грязища непролазная, жуткая. Пацаны всё равно стреляют, не жалея патронов. Отдаю себе отчёт, что мне не хочется уходить из тех кабинетов, где стрельба ведется для острастки, где пацаны кусты бреют. И заставляю себя уходить.

В каждой комнате спрашивают, когда помощь. Я не знаю, когда.

Перескакивая через несколько ступеней спускаемся к посту Хасана.

Плохиш сидит на лестнице, между первым и вторым этажами, и пускает длинную слюну.

- Плохиш, ранен? - я заглядываю ему в лицо, присаживаясь рядом.

Плохиш поднимает коричневую рожицу, смахивающую на тортик, с двумя вензелями белесых бровок.

- Песка обожрался… - говорит он.

И снова плюет.

Глаза его чуть дурные, словно он пьян.

- А пацаны? - спрашиваю я, и, глядя на Плохиша, понимаю, что он не слышит.

Саня спешит вниз.

- Контузило? - кричу я Плохишу.

Плохиш снова поднимает на меня взгляд, и спокойно отвечает:

- Какой, бля, «контузило»… Хасан прямо над ухом ебанул из автомата. Не слышу ни хера. Придурок чеченский…

Иду вслед за Саней. Отмечаю, что стрельба чуть поутихла. Несколько раз слышу голос Столяра по рации:

- Прекратить огонь! Прекратить огонь! Вести наблюдение!

«Неужели отошли?» - думаю я недоуменно и радостно.