Патология общественной жизни

В таком случае вопрос об отношении к быстро сменяющимся веяниям МОДЫ приобретает значение первостепенное: ведь mens molem agitat[43]; ум человека проявляется в том, как он держит трость. Социальные различия стираются и сходят на нет, но есть сила, создающая новые разграничения; сила эта — общественное мнение: ведь мода всегда была не чем иным, как общественным мнением в области костюма. Поскольку костюм — самый действенный из символов, революция не обошла и моду: сукно боролось с шелком. Впрочем, сегодня мода распространяется не только на одежду и внешний вид. Материальная сторона жизни вследствие всеобщего прогресса заметно усовершенствовалась. Всякой нашей потребности посвящена нынче целая энциклопедия, и наша плотская жизнь стала зависеть от широты человеческих познаний. Следственно, диктуя законы элегантности, мода распространяется на все ремесла. Она — основа дел и изделий. Разве не является она печатью, скрепляющей те открытия и изобретения, что украшают жизнь человека? Разве не составляет она почетную награду гения? Приветствуя прогресс, становясь его символом, она предводительствует всем: она производит перевороты в музыке, словесности, живописи и архитектуре. Иными словами, трактат об элегантной жизни, включающий в себя незыблемые принципы, которыми должно руководствоваться мыслящее существо, созидая внешнюю сторону своей жизни, может, пожалуй, быть назван метафизикой вещного мира.

Глава III План настоящего трактата

— Я возвращаюсь из Пьерфона, куда ездил повидать дядюшку: он богат, держит лошадей, но при этом не знает, что такое «тигр», «грум», «бричка»[44], и до сих пор разъезжает в допотопном кабриолете...

— Позвольте! — воскликнул наш почтенный друг[45], отдавая свою трубку «Венере, присевшей на черепаху»[46], красующейся на его камине. — Позвольте! Если речь идет о людях вообще, существует кодекс прав человека; если речь идет об одной нации, существует политический кодекс; если речь идет о наших материальных интересах — финансовый кодекс; если о наших распрях — гражданский кодекс; если о наших проступках и нашей безопасности — уголовный кодекс; если о промышленности — коммерческий кодекс; если о деревне — аграрный кодекс; если о солдатах — военный кодекс; если о неграх — рабовладельческий кодекс; если о лесах — лесной кодекс; если о плывущих под нашим флагом кораблях — морской кодекс... Одним словом, мы регламентировали все на свете, от придворных траурных церемоний и объема слез, которыми следует оплакивать короля, дядюшку или кузена, до скорости и распорядка дня эскадронной лошади...

— И что же? — спросил А-Я, не замечая, что наш почтенный друг переводит дыхание.

— Как что же? — отвечал тот. — После того как были утверждены эти кодексы, неведомая эпизоотия[47] (он хотел сказать «эпидемия») охватила графоманов, и они забросали нас кодексами собственного изобретения... Учтивость, чревоугодие, театр, порядочные люди, женщины, пособия, арендаторы, чиновники — все и вся получило свой кодекс[48]. Потом появилось учение Сен-Симона, который утверждал (см. газету «Организатор»[49]), что кодификация — целая наука. Возможно, конечно, что наборщик по ошибке написал codification вместо caudification от cauda — хвост... впрочем, это неважно...

— Я спрашиваю вас, — продолжал он, остановив одного из своих слушателей и схватив его за пуговицу, — разве не удивительно, что вся эта пишущая и мыслящая братия до сих пор не вывела законов элегантной жизни[50]! Разве все эти учебные пособия для сельских полицейских, мэров и налогоплательщиков не пустяк по сравнению с трактатом о МОДЕ? Разве обнародование принципов, вносящих в жизнь поэзию, не принесло бы человечеству огромную пользу? Бóльшая часть наших провинциальных ферм, хуторов, хижин, домов, мыз и т.д. — настоящие конюшни; французы обращаются со скотиной, в особенности с лошадьми, так, как не стал бы обращаться ни один христианский народ; умение создавать комфорт, огниво бессмертного Фюмада[51], кофейник Лемара[52], дешевые ковры неизвестны в шестидесяти лье от Парижа, причем не подлежит сомнению, что причина этой повсеместной нехватки самых заурядных предметов, изобретением которых мы обязаны современной науке, — то невежество, в каком коснеют по нашей вине французские фермеры! Элегантность всеобъемлюща! Она стремится вывести народ из бедности, прививая ему любовь к роскоши, ибо великая и непреложная аксиома гласит:

X. Состояние, которое человек наживает, зависит от потребностей, которые он себе усваивает.