Патология

В этом единственном коротком слове заключалось больше презрения, чем можно было бы представить. И загородил собою дверь.

— Решили остаться сегодня дома, сэр? — спросила Петра.

Добблер отбросил волосы с потного лба. Под его глазами лежали тени. Руки Добблера дернулись, и на секунду Петра подумала, что он закроет перед ее носом дверь. Она решительно двинулась вперед.

Он посмотрел на нее и нахмурился.

Петра повторила свой вопрос.

— Решил остаться дома? — сказал он. — А что я должен был сделать?

— Выйти на улицу.

— Зачем мне выходить на улицу?

— Да ведь через несколько минут настанет 28 июня, — сказала Петра.

Добблер побелел.

— Вы больны.

И схватился рукой за косяк. Он был так высок, что рука едва не коснулась потолка.

— Я не выхожу по вечерам из дома, — сказал он. — Некоторые люди предпочитают работать и заботиться о детях. Зато другие делают свою работу в высшей степени некомпетентно.

Что-то пробормотал под нос. Петра почти услышала слово «слабоумная».

— Могу я войти, сэр?

— Войти?

— В дом. Поговорить.

— Это что же, маленький социальный визит? — спросил Добблер и выдавил из себя улыбку.

Одними губами. Глаза оставались сердитыми. Соединил огромные руки и, щелкнув костяшками, посмотрел на нее сверху вниз.

Взгляд был, как и в первый раз, сквозь нее. Так он смотрел и на Эмили Пастерн, и на Сару Касагранде. По позвоночнику Петры проползла холодная, сухая змея страха, и она была рада, что Эрик здесь, неподалеку.

Она улыбнулась Добблеру.

Он же захлопнул перед ней дверь.

ГЛАВА 54

Пятница, 28 июня, 00:06. Западный педиатрический медицинский центр, временная служебная стоянка. Родни-авеню

Айзек посмотрел на свои электронные часы, когда одна цифра сменила другую: 00:07. Цифровой упрек. Дневная смена почти разошлась.

Но не ушла еще темноволосая девушка, возможно, итальянка…

Он представил, что с ней могут сделать, и по спине пробежал холодок. Он сгорбился, как старик.

Айзек оставался на месте, не зная, что ему делать. Смотрел на грязную стоянку. На освещенной стороне три автомобиля, в затемненной части, возможно, две, а может, и три машины. Трудно сказать.

Вероятно, это автомобили ночных сестер.

Но если это так, то почему машин так мало?

Чему удивляться? Персонал, конечно же, предпочитал западную стоянку. Там, кажется, и с освещением порядок, так что тот, кто приезжал рано, старался поставить свою машину именно туда.

00:08.

Он выждет еще пять минут, потом вернется к месту, где оставил отцовскую «тойоту». Он забыл запереть ее. Что там у отца в салоне? Вряд ли что-то ценное. Отец у него аккуратный человек.

Рабочая одежда, сложенная на заднем сидении. Возможно, несколько газет в бардачке. Айзек надеялся, что стянуть из машины будет нечего.

А может, сама машина там уже не стоит?

Если ее там нет, как он объяснит это родителям?

Прошло пять минут. Он медлил, не желая посмотреть правде в лицо.

Вот уже и двенадцать минут первого. Чувствуя себя идиотом, он вышел из укрытия и пошел в южном направлении.

Голоса с бульвара Сансет заставили его остановиться. Женские голоса.

Три женщины… маленькие женщины, судя по голосам, молоденькие, прошли на грязную стоянку.

Айзек заторопился к прежнему месту, вгляделся.

Белые халаты, темные волосы, стянутые на затылке. Крошечные девушки… Филиппинки? Они весело болтали. Прошли десять футов. Одна медсестра осталась на освещенном участке, две другие вошли в темноту.

Нет опасности. Добблер к двоим не пойдет, дождется одинокую жертву.

Освещенная девушка завела двигатель своего маленького автомобиля и уехала. В темноте засветились фары, и небольшой спортивный автомобиль — желтая «мазда RX» — грохоча, выскочил наружу.

В темноте осталась одна медсестра.

Он ждал, когда зажгутся другие фары.

Темнота.

Безмолвие.

Уж не пропустил ли он чего-то — другого выхода? Прошел ближе к дороге, в ночи раздался тихий, невнятный звук. Двигатель не хотел заводиться. Открылась дверь машины. Затем — крик.

Сунув руку в карман, Айзек помчался вперед. Пистолет зацепился за что-то и не хотел выходить наружу. Он надбавил скорости, закричал:

— Стой!

Крикнул еще раз, громче.

Яростно рванул карман. Пистолет безнадежно застрял. Он добежал до площадки, как буря, понесся по грязному цементу. Не видел ничего, бежал на крик. И тут он увидел.

Мужчина — очень высокий, в белом длинном, врачебном халате — возле его ног лежала крошечная женщина.

Она лежала на животе. Мужчина встал ногой ей на спину. Прижал, словно бабочку.

Она извивалась в грязи, била руками и ногами. Снова закричала.

Человек полез в халат, вытащил что-то, размером и формой напоминающее бейсбольную биту. Не деревянную… прозрачную.

Толстый кусок пластика.

Гладкий, плотный. Поэтому в ранах не оставалось следов. «Перестань анализировать, идиот. Сделай что-нибудь!»

Айзек кинулся к высокому человеку. Сам удивился собственному, незнакомому голосу, хриплому, громкому:

— Стой, сволочь, или я прострелю тебе задницу!

Мужчина в белом халате по-прежнему стоял ногой на крошечной черноволосой женщине. Хорошенькая. Айзек видел ее застывшее от ужаса лицо. Молоденькая, может, даже моложе его. Не филиппинка. Латиноамериканка.

Или, может, итальянка.