Патологоанатом

Сейчас было некуда бежать от глухой барабанной дроби, что сыпалась на него сверху и мучила вместе с рваным локтем все его нутро. Он лег на спину. Шестьдесят секунд покоя, чтобы сосредоточиться, чтобы заарканить разгулявшиеся мысли. Прошлое кружилось в голове, как карусель с разноцветными зверушками, на каждом из которых восседал он сам, он один, размноженный на десятки мальчиков, юношей, мужчин, каким он был в разные периоды своей жизни. Карусель двигалась так быстро, что нельзя было внимательно рассмотреть самого себя во всевозможных ипостасях, скачущего по кругу на карамельно-ярмарочных животных. Ни одного свободного места, ни одной щелочки для него нынешнего в веселой, красочной круговерти. Лишь мерное цоканье копыт какого-то сказочного существа стоит в ушах, как шлепки небесных слез по крыше, как удары молотка по черепу. И человечки с его лицом на карусели все твердят в такт невыносимому цоканью: «Я возьму тебя с собой». Все повторяют шепотом, вкрадчиво, будто издалека, но не берут к себе и место не освобождают, и карусель не останавливается, только все быстрее и быстрее кружится. И он рад бы оторваться от земли и прыгнуть на ходу на чудной аттракцион, даже не зная, что ждет его там и не превратится ли он в кусок мяса на вертеле. Что-то манит, тянет, влечет его туда, сладко приговаривая: «Я возьму тебя с собой».

В голову патологоанатома дул слабый-слабый ветерок. Откуда-то снизу, из щелей керамзитового крошева его горячий затылок целовала приятная прохлада, будто карусель подарила ему волну свежего воздуха из своего безумного вихря. Он открыл глаза. Головокружение не проходило, но сознание вернуло его в действительность. Приснившаяся ему только что фраза не умолкала: «Я возьму тебя с собой». Очень тихо она просачивалась в пыльный чердачный мешок вместе с легкими порывами воздуха. Патологоанатом осторожно, маленькими пригоршнями начал разгребать место, несколько минут назад служившее ему изголовьем. Наконец он нащупал дощатую поверхность и углубление, выемку вместо ручки. Крышка люка была пригнана неплотно. Он потянул на себя дверцу, и глазам предстала все та же крутящаяся карусель. Он зажмурился. Прохладный воздух ударил в лицо. Прядь волос выбилась из резинки, что стягивала их в хвост. Значит, все реально, он не спит, локоть ноет еще сильнее под повязкой.

– Мы уйдем отсюда вместе, ты и я. Ничего, что ты не сможешь сейчас идти, не волнуйся, я буду нести тебя на руках.

Патологоанатом отчетливо слышал живую человеческую речь. Мягкий, спокойный юношеский голос.

Он открыл глаза. Перед отверстием люка что-то беспрерывно мелькало и волновало воздух. Конечно, это был вентилятор, который дежурная обычно включала на ночь. Лопасти и слабый шум вентилятора удачно скрывали патологоанатома от парня, но мешали врачу наблюдать за ним и проникнуть внутрь помещения.

Чердачное отверстие находилось как раз над каталкой, на которой покоилось тело юной девушки, прибывшей не по своей воле в морг перед полуночью. Парень, облаченный уже в свою одежду, лежал рядом с нею. Он не плакал. Его глаза излучали покой и радость. Патологоанатом знал причину такого состояния. Всего-навсего защитная реакция мозга на сильнейший нервный стресс. Так называемое кратковременное помешательство, ложное просветление, одурманивание счастьем и надеждой, которых нет, но которые придумывает себе сам организм, чтобы пережить страшную психическую боль и выжить. Сколько может продлиться смирение – полчаса или сутки – у всех людей по-разному, в зависимости от особенностей их нервной системы. Но исход может вылиться и в самые неприятные формы как буйное помешательство с действительным поражением психики или нервная истерия, опасная для самой личности – суицид – и для окружающих. Институтская методика в таких случаях вряд ли могла быть полезной. Патологоанатом полагался исключительно на свою интуицию.

Вдруг парень вздрогнул, извлек из кармана рубашки маленький шприц и две ампулы. Содержимое одной из них влил в свою вену на локтевой ямке, вторую дозу подарил своей девушке. Все это проделал без суеты, легкими, привычными движениями.

– Это поможет тебе. Ты встанешь, ты просто обессилела. Помнишь, тебе уже это помогало… и сейчас поможет… не может не помочь.

Его язык становился ватным, а речь тягучей, распевной. Он медленно, нежно гладил волосы девушки, целовал маленькие пальчики ее совсем еще детских пухлых, с ямочками на тыльной стороне ладони рук, целовал глаза с пушистыми, вьющимися ресницами без капли косметики, вздернутый аккуратный носик с бледно-коричневыми бусинками веснушек, еще ярко-розовые, чуть капризные губы. Ничто не говорило в ее облике о смерти, что несколько часов назад вмешалась в их любовь и теперь тащила девушку в свою бездну, пугающую живой мир. Казалось, юноша просто усыплял свою любовь, рассказывая ей волшебные сказки, лучшей из которых оставалась сказка их любви.