Патриарх Гермоген

Во-первых, в Москве появились русские вельможи, давно принявшие сторону поляков и участвовавшие полгода назад в первых переговорах о призвании Владислава[56].

Видя, с каким недоверием относится к «польскому варианту» значительная часть москвичей, зная о настороженном отношении к нему самого патриарха, они повели разговоры в том духе, что сделан правильный выбор и сомневаться не стоит. Они имели письмо от Сигизмунда III, где старшего из них, боярина Салтыкова, рекомендовали в качестве доверенного лица польского монарха по московским делам^{218}.

Гермоген встретил прибывших неприветливо: «Пришли во град… враги богоотступники Михаил Салтыков да князь Василий Мосальский с товарищами, в соборную апостольскую церковь Успения Пречистой Богородицы, и пришли к благословению к патриарху Гермогену. Патриарх же их не благословил и начал им говорить: “Если пришли вы в соборную апостольскую церковь правдою, а не с ложью, и если в вашем умысле нет разрушения православной христианской веры, то будет на вас благословение от всего вселенского собора и мое грешное; а если вы пришли с ложью и разрушение православной христианской вере будет в вашем умысле, то не будет на вас милость Божия и Пречистой Богородицы и будете вы прокляты от всего вселенского собора”… Тот же боярин Михаил Салтыков с ложью и слезами говорил патриарху, что будет [королевич] истинным государем. Он же их благословил крестом. Тут же пришел к благословению Михалко Молчанов. Он же ему возопил: “Окаянный еретик! Не подобает тебе быть в соборной апостольской церкви”. И повелел из церкви его выбить вон с бесчестием»^{219}. Каков был дворянин Михаил Андреевич Молчанов по вере своей — про то знали Бог да святейший патриарх. К нашему времени не сохранилось источников, по которым историк мог бы здраво судить об этом. А вот то, что он имел заслуженную славу душегуба[57], изменника, развратника и вернейшего слуги поляков — факт несомненный. Салтыкова недолюбливали в Москве — слишком уж тесно он связал себя с иноземной властью. Но Салтыков, при всей его жестокости, при всем его потакании полякам, все-таки мог считаться крупным политиком, а не дюжинным корыстолюбцем с королевским ошейником на горле. Молчанов — птица иного полета. Этот в большей степени слыл отчаянным злодеем, уголовником, прорвавшимся к большой власти, «ведомым вором», как тогда говорили. Хорошего же приспешника нашел себе Сигизмунд III! Русские отшатывались от него, как от смердящей падали. Гермоген не мог благословить такого человека, это было бы нестерпимой ложью и фальшью. Какой бы ни стоял за Молчановым высокий покровитель, а власть духовная подчиняется иному долгу и падать ниц перед земным благоволением, оказанным гнусному временщику, ей неуместно.

Это столкновение, видимо, быстро ставшее пищей молвы, еще раз показывает: хотя «польский вариант» и возобладал, но его реализация с самого начала вызывала в русском обществе немалое напряжение.

Во-вторых, Гермоген сделал очень значительный вклад в Троице-Сергиеву обитель. 22 сентября 1610 года патриарх дал монастырю 100 рублей «по себе и по своих родителех»^{220}.

Для весьма немолодого человека, вообще говоря, нормальное дело — позаботиться, чтобы после его кончины иноки молились о нем и о его родителях. В самом факте такого пожертвования нет ничего удивительного. Но вот размер его изумляет: это необычайно большая сумма даже для архиерейского вклада. Как правило, столь значительным вкладам придается особенное значение.

Можно предположить одно из двух. Либо святитель Гермоген почувствовал угасание сил и здоровья, а потому начал готовить душу к отходу из мира сего. Либо он провидчески воспринял скорое свое жестокое столкновение с поляками как данность. Тогда о душе следовало позаботиться весьма спешно…

Существуют серьезные основания верить в справедливость второго суждения. Ровно за сутки до того, как патриарх сделал огромный вклад, произошло третье событие, сильно изменившее расстановку сил в Москве и мощно укрепившее позиции Жолкевского. Оно связано с действиями доверенных лиц короля Сигизмунда, в первую очередь — боярина Салтыкова.

Добравшись до Москвы, он развернул бурную деятельность, привлекая на свою сторону всех активных приверженцев польской власти. Салтыков призывал доверять Сигизмунду. Между ним и Гермогеном завязалось противоборство, окончившееся поражением патриарха и крайне болезненными для «русской партии» политическими последствиями.