Патриарх Никон

   — Дела плохи, — сказал царь. — Только что получил гонца от патриарха Никона; он пишет: повсюду распутица, слякоть; поэтому подвоз пороха, орудий и хлеба будет возможен только тогда, когда установится зима... но дожидаться здесь зимы невозможно: и люди, и лошади не выдержат голодухи... будет с нами то, что было с Шеиным под Смоленском: из осаждающих мы обратимся в осаждённых. Тем более это вероятно, что пленные шведы говорят, что Делла-Гарди ждёт короля свейского Карла с большим войском и разными снарядами.

   — Что же ты, великий государь, хочешь сделать? — спросил Матвеев.

   — Пока у нас имеются ещё люди, лошади и порох, отступить к Полоцку и на пути захватить Юрьев (Дерпт). Ты как думаешь, Богдан? — обратился он к Хитрово.

   — Я давно уж стою на том же самом. Да вот что, великий государь, позволь правду сказать, как пред Богом: думаю я, что и войну со свейцами не след было начинать: король напал на Польшу, и это было нам на руку: пущай бы он с одной стороны душил ляхов, а мы с другой. Потом ляхи одолели бы свейцев и выгнали бы их из Польши, а мы остались бы в Литве. Патриарх же затеял теперь войну со свейцами, и те оттянут свои войска от Польши, а поляки, коли кончится годичное перемирие, разобьют нас у себя, так как большая часть нашего войска здесь.

   — Пойми, Богдан, мы без моря совсем войны не можем вести. Притом патриарх был только за поход Потёмкина, а не на Ливонию и не за перемирие с Польшею; он осерчал, когда мы застряли в Вильне, и кричал: нужно-де идти на Варшаву и Краков. А бояре стояли на своём: на перемирии с поляками и на походе в Ригу.

   — Без моря взаправду нельзя и быть; так снова взять Орешков (теперь Нотенбург) и Кексгольм, а там мы можем иметь свою крепость и свои суда, а для этого нужно послать только побольше ратников Петру Потёмкину. Теперь мы погнались за двумя зайцами и ни одного не поймаем... Ригу трудно взять.

   — Одначе нам Рига нужна, и Иван Грозный был здесь. Коли мы её возьмём, к нам на помощь приведут суда и датчан, и голландцев, а в Ладожское озеро им не пройти — с берегов Невы не пустят их ни финны, ни свейцы.

   — Дай-то Господи, великий государь, взять Ригу, — возразил Стрешнев, — но взять-то невмоготу.

   — А ты как мыслишь, Артамон Матвеевич?

   — Я, великий государь, что и боярин Богдан, думаю думу: коли мы возьмём Орешек, то на острове Котлине (Кронштадт) мы устроим пристань — туда-то и пожалуют к нам и голландцы, и датчане.

   — Там нужно ещё всё устроить, Артамон Матвеевич, а в Риге всё готово — облупленное яичко.

   — Да вот в рот-то оно не даётся, — вздохнул Хитрово.

   — Но что это, кажись, выстрелы, — стал прислушиваться Стрешнев.

   — Я отправлюсь к своим стрельцам, — встревожился Матвеев.

   — А я пойду узнаю, что в стане и в окопах, и донесу тебе, великий государь... как прикажешь? — спросил Стрешнев.

   — Ступай.

Стрешнев вышел. Ночь была темна. Ветер шумел, снег большими хлопьями падал.

Выстрелы из орудий и из ружей раздавались во многих пунктах окопов; ясно было, что шведы сделали вылазку из крепости в нескольких местах.

Стрешнев сел на своего коня, стоявшего у царской ставки, и с конюхом своим Федькою помчался по направлению ближайших выстрелов. Когда он примчался к окопам, он увидел зарево от зажжённого неприятелем нашего лагеря, в котором ратники наши бились с ожесточением со шведскими латниками. Стрешнев бросился было рубиться со шведами, но вдруг ему пришли мысль: если шведы победят в этом месте, то меньше чем в полчаса они будут у ставки царя и полонят его или убьют.

Эта мысль ужаснула Стрешнева.

   — Федька! — крикнул он конюху. — Скачи к Матвееву; пущай со всеми стрельцами идёт к царю, а я помчусь к Урусову... да по дороге заверни к царской ставке и скажи Хитрово: пущай-де держится крепко у ставки, помощь-де будет.

С этими словами Стрешнев пришпорил коня и помчался на другой конец лагеря, где не было слышно выстрелов. Когда он прибыл к отряду Урусова, оказалось, что тот небольшую лишь часть отряда оставил на этом месте, а с остальною по первой же тревоге он бросился отстаивать наши редуты.

Стрешнев забрал остальную рать и повёл её к царской ставке. Подходя к ней, он увидел, при усиливающемся зареве в лагере, что они уже атакованы шведами.

Хитрово с небольшою частью царского полка дрался здесь отчаянно, и шведы готовы были их подавить своею многочисленностью, тем более что впереди их граф Делла-Гарди рубил наших налево и направо.

   — Вперёд, ребятушки, на выручку царя, с нами Богородица-воительница! — крикнул Стрешнев и ударил в тыл шведам.

Неприятель, не ожидавший нападения с этой стороны, немного смешался, но храбрый Делла-Гарди, оставив одного рыцаря сражаться с Хитрово,, ударил на Стрешнева.

Оба противника сошлись и оба сыпали удары друг другу: вдруг крик «ура!» раздался с третьей стороны — это Матвеев врубился со стрельцами в шведскую рать.

Шведы дрогнули и рассыпались, а Делла-Гарди пришпорил коня и стал отступать, призывая громко свою рать.

Русские начали на него сильно наступать и много положили на месте латников, Делла-Гарди же с небольшими остатками отступил за окопы наши в крепость.