Патриарх Никон

   — Поусердствует-то она, да вот что... Нужно усердного богомольца... а в Никона веры нет, все-де дочери нарождаются... Правда, с его благословения Алексей Алексеевич народился... да ведь не ровен час... Нужен, значит, ещё сын.

   — Это можно, только поусерднее молиться... Сорок дней поститься... а там молебен... да потом накрыть эпитрахилем... да прочитать молитву.

   — Праздничный сон до обеда в руку, — бают люди, — ведь снилось мне, что ты то ж самое говоришь мне и во сне, святой отец, уж ты поусердствуй да молись.

   — Приготовлюсь я постом и молитвой, — поднял отец Павел набожно глаза к небу, — с сегодняшнего же дня.

Отец Павел простился с хозяйкой и вышел, сопровождаемый её благодарностями.

VIII ТРИУМВИРАТ

У Стрешнева сидят Алмаз Иванов и Богдан Матвеевич Хитрово.

Они сильно озабочены. Достигли они того, что к Никону новые дела государевы не поступают, а к нему обращаются только по тем, которые начаты им, и больше для разъяснений, нежели для решения. Явно идёт упразднение его государственной деятельности. Патриарха Никона это нисколько не печалит — у него слишком много дум и забот по делам патриаршим и по печатному делу. Но в правительстве чувствуется его отсутствие: нет того решительного голоса, который руководил всем, которого слушались всё безусловно и который приводил всё к единству стремлений и действий. Приказы начали действовать врознь, и сила, и власть их стали определяться степенью влиятельности и силы боярина, который заправлял ими. В провинции степень власти и значения воеводы стали определяться тем же самым. Очевидно, что одних приказов воеводы слушали, других — нет. Испытали это на первых же порах люди, устранившие Никона, да с этим они ещё мирились. Но было зло ещё худшее: церковь была в то время одним из самых крупных собственников, выставляла она поэтому много ратных людей и давала много сборов на военные надобности, и при Никоне всё шло в порядке, так как монастыри и церкви не смели ослушиваться его распоряжений; а когда заговорили с ними непосредственно приказы, они стали отвиливать, ссылались на разные льготы, привилегии.

Самое же главное было то, что перестали чувствоваться система и единство действий. Как думного дьяка, начали обеспокоивать Алмаза Иванова и Хитрово; последний в особенности не знал зачастую, что и как докладывать царю.

Собрались они теперь поэтому к Стрешневу, чтобы потолковать между собою: как быть? на чём остановиться?

   — Что же, — сказал Стрешнев, — коли вы без попа Берендяя не можете жить, целуйтесь с ним.

   — Ты всё в шутку обращаешь, Родивон, — заметил Алмаз, — а здесь так: аль Никона нужно слушаться, аль он должен уйти из патриаршества. Без головы патриарха мы бессильны в боярской думе и в других делах. Куда ни кинь, везде клин: везде, гляди, аль церковь, аль монастырь замешан. Вот и отправляй дело в монастырский приказ, а тот без патриаршего благословения ничего не делает.

   — Сделай так: пущай Никон оставит сам патриаршество.

   — Да как же это сделать? — заметил Хитрово. — Я и сам говорил об этом царскому величеству, да сделать-то это не так легко.

   — Вот я начну, а там ты доканчивай... Кстати пожаловал к нам и отец Павел.

Вошёл отец архимандрит, триумвират встретил его радостно.

   — Я только что от тётушки твоей, — обратился он к Хитрово.

   — А? — расхохотался Богдан Матвеевич. — Насчёт... понимаю... она у меня умница, она хочет тебя — в митрополиты... держись её и будешь — ведь она теперь первая боярыня. А терем, известно, и в патриархи возводил.

   — Уж, боярин, не откажись замолвить словечко царю, коли ослободится митрополичья кафедра.

   — Скоро, скоро ослободится — пущай Никон лишь уйдёт.

   — А вот и гости приехали — воскликнул Стрешнев.

Сразу подкатило множество саней; это была вся почти знатная московская молодёжь.

Дворецкий Стрешнева, высокий, широкоплечий боярский сын, в обшитом галунами армяке принимал на крыльце гостей и вводил их в хоромы.

Стрешнев с друзьями своими перешёл в переднюю и там принимал приезжающих.

Молодёжь шумно повела беседу о городских сплетнях: всё вращалось на лошадях, попойках, выигрышах и проигрышах, охотах и травлях, так как с запрещением публичного пенья, игрищ и зрелищ молодёжь бросилась в разные другие потехи...

IX КРОВНАЯ ОБИДА

Сплетни, кляузы и доходившие ежедневно до Никона слухи о волнении в народе по поводу исправленных им книг и икон, волнения в Соловках и Макарьевско-Унженском монастыре сильно тревожили и огорчали его.

Искал он поэтому уединения и еженедельно дня на два уезжал в свой «Новый Иерусалим». Были уже воздвигнуты у него и стены, и часть монастыря, но сооружение главного храма шло медленно.

Как только приедет туда патриарх, он тотчас разоблачается и вместе с монахами, которых насчитывали до тысячи человек, работает то каменщиком, то плотником, то столяром, и спорится как-то у всех работа, и, точно муравьи в своём гнезде, копошится этот люд, руководимый своим великим подвижником.