Патриарх Никон

   — Бог его прости, — говорил Никон, прохаживаясь по своей келии. — Но теперь ясно, не оправдать хотел он меня на соборе, а желал моего осуждения. Умереннее меня не могло быть на соборе... одного только Питирима я осадил — ведь дурак, болван и тот суётся не в своё дело. Ведь читать-то порядочно не умеет... А то место, о беззакониях Паисия, как читали на соборе, так Павел Крутицкий рака спёк... Хороши святители! Они же мои судьи!.. А епископ Мефодий хотел говорить, так другие архиереи не дали: точно псы тотчас накинутся на него, и он сядет. Царь молвил: «Мы тебя позвали на честь...» Какая тут честь; коли бы он хотел, чтобы была честь, позвал бы он меня на собор не для суда, а как патриарха....

Такие думы и чувства волновали Никона и в тот и на другой день...

3 декабря было новое заседание собора, но Никона туда не требован по простой причине: Алексей Михайлович, совместно с боярами, чувствовали себя неправыми по обвинениям Никона, — в том, что они захватили духовную власть, и так как это был большой грех, то им хотелось снять его с себя соборным оправданием и благословением. Хитрово хотел с себя тоже снять нарекания, а быть может — и проклятие Никона за побиение его человека. Для этой-то цели и назначен специальный собор, и Никона не потребовали туда, чтобы удачнее достигнуть цели, тем более, что на этом соборе хотели установить меру его наказания.

Явившись на собор, царь Алексей Михайлович обратился к нему:

   — Вчера, — сказал он, — я посылал Никону еду и питье, но тот не принял и велел объявить мне, что у него и своего есть много и государю насчёт обеда не приказывал[100]...

   — Никон делает всё исступя ума своего, — возразили патриархи.

Царь поднялся, пошёл на то место, где стоял вчера, и говорил речь патриархам в том смысле, что он никогда и в мыслях не имел присвоить себе власть патриаршую, и если он назначал духовных лиц на должность, то с согласия собора; но он и в этом кается и просит прощения. Что же касается монастырского приказа, то он собору предоставляет право обсудить — оставить ли его или уничтожить: что-де все мысли и думы его, чтобы смуты в церкви не было, и если что произошло, то по недоразумению. Когда он кончил свою речь, все присутствующие поднялись с места и били челом: «бранясь с митрополитом газским, писал Никон, будто всё православное христианство от восточной церкви отложилось к западному костёлу, тогда как святая соборная восточная церковь имеет в себе Спасителя нашего Бога многоцелебную ризу[101] и многих святых московских чудотворцев мощи, и никакого отлучения не бывало, держит и верует по преданию св. апостолов и св. отец истинно. Бьём челом, чтоб патриархи от такого названия православных христиан очистили».

Царь и весь собор поклонились патриархам до земли и те сняли с них нарекание. После того, выслушав Хитрово, один из патриархов сказал:

   — Когда царь грузинский Теймураз был у царского стола, так как Никон прислал человека своего, чтоб смуту учинить, а в законах написано «кто между царём учинит смуту, тот достоин смерти», и кто Никонова человека ударил, того Бог простит, потому что подобает так быть[102]...

При этих словах антиохийский патриарх встал и осенил Хитрово, потом продолжал:

   — Архиепископа сербского Гавриила били Никоновы крестьяне в с. Пушкине, и Никон обороны не дал[103]... Да он же в соборной церкви, у алтаря, во время литургии с некоторого архиерея снял шапку и бранил всячески за то, что не так кадило держал; он же, Никон, на ердань ходил в навечерие Богоявления, а не в самый праздник[104].

В заседании этом составлен был план низложения Никона, и остановились на низвержении.

Следующий день прошёл тревожно для Никона: арестовали его верного служку Ивана Шушеру, который всегда носит перед ним крест, и слухи носились, что его в застенке пытают. С самим Никоном обращались в Архангельском подворье грубо и дерзко, как с узником, Алексей Михайлович, со своей стороны, хотя и выходил победоносным в борьбе с собинным другом, но он сам понимал всю ничтожность своей победы: поэтому ему хотелось убедить самого Никона, что его осудят и низложат совершенно законно и по делам, и для этого назначено заседание на 5 декабря.

Никон же в это время, казалось, и ему, и боярам, уже не нужен для государева дела: мир со Швецией почти готов был, с Польшей — тоже, Восточная и Северная Малороссия вся сдана Брюховецким русским воеводам; Нащокин и Матвеев заправляли почти всеми государственными делами, а Хитрово и Стрешнев ведали всеми дворцовыми предметами.

В Никоне, значит, не только не нуждались, но, пожалуй, он был бы даже помехой миру.

В отношении Малороссии бояре приняли решение: оставить за Россией только восточный берег Днепра, а западный отдать полякам, и в одно время поговаривали даже, чтобы уступить полякам Киев.

Сильный протест Малороссии заставил наше правительство иметь стойкость и не согласиться на последнее.