Патриарх Никон

   — Куда вы, как воры, его увозите... Везите в народ, он не ваш... он народный...

   — Мама Натя, — крикнул Никон, — прощай... прости... Молись за меня... да и поклонись.

   — Не пущу... Сворачивайте... Караул! Народ... сюда... Ратуйте! — кричала инокиня.

Из соседних домов показалось несколько человек.

   — Бей её, — крикнул стрелецкий сотник своим ратникам.

Один обнажил палаш и ударил инокиню по голове.

Обливаясь кровью, та упала на снег под лошадей; кони испугались, подхватили и понеслись с санями через инокиню... Раздирающий душу вопль её раздался, а со стороны Никона крик ужаса, но лошади умчали его далеко... далеко...

XXXII ПЕРВЫЕ РАСКОЛЬНИЧЬИ СТРАСТОТЕРПЦЫ

Рождественский праздник 1666 года прошёл для царя Алексея Михайловича не радостным. Обыкновенно-то он всегда проводил его в семейном кругу; но если позволял себе что-либо, так это устройство борьбы зверей меж собою или бой со зверями ловчих на Москве-реке. И теперь, чтобы заглушить злые думы, тревожившие его по случаю низложения и ссылки Никона, он велел ловчему пути, т.е. администрации охоты, устроить поездку.

Медвежья охота была любимейшею потехою царя. Медведи, смотря по выдрессировке, назывались: дворными, гончими, ступными, спускными и дикими. Привезли из Мезени года два перед тем белых медведей.

Спускали медведей на травлю с другими зверями, травили их собаками — борзыми, меделянскими и британскими, и с ними же вступали в бой ловчие. Поводыри же медведей выделывали разные комедийные действия с дрессированными животными.

Травли происходили во дворце, на нижнем под горою и на заднем дворе или на старом Цареборисовском дворе, близ палат патриарха; тоже — на Старом Ваганькове, где теперь публичный музей, и на Новом Ваганькове, на трёх горах.

Зимою же или на масленицу устраивалась потеха на Москве-реке, чтобы весь город мог любоваться зрелищем.

При строгом пуританстве тогдашнего правительства, запрещавшего пляски, песни, светскую музыку, игрища и гульбища, очевидно, что всякое зрелище возбуждало большое любопытство и привлекало массу народа.

Признаками таких потех обыкновенно было очищение и выравнивание местности на льду Москвы-реки, устройство изгородки для травли и приготовление деревянных скамеек для народа, особой ложи для царя и особого павильнона для зверей и собак.

Москва знала всех ловчих по именам, да и большинство собак было им известно.

И вот в день, назначенный для потехи, ещё с утра народ стал собираться на Москву-реку, чтобы занять место поудобнее для зрелища.

Звери в то время содержались во Львином дворе, у китай-городской стены, где теперь присутственные места; тоже Яма (впоследствии долговая тюрьма) была местопребыванием зверей.

Знаменитыми в это время ловчими были: Ябедин, Теряев, Головцын и Неверов, также Никифор и Яков Озорные, сыновья Богдана Озорного, тешившего ещё царя Михаила Фёдоровича.

В день, назначенный для потехи, мороз был силён, и звери, а также собаки, привезённые на Москву-реку, жались от холода, а ловчие, одетые в крытые сукном полушубки, только постукивали ногами и руками, чтобы не иззябнуть до царского приезда.

Матушка Москва стала съезжаться: были здесь и открытые сани, и возки, и в них виднелись или аргамаки, или бахматы. Москва, всегда любившая и ценившая лошадей, рассматривала их как знаток и относилась к ним критически.

   — Вишь ты, — говорил какой-то приказчик другому, — у гостя-то Шорина какие бахматы, точны братья родные.

   — Да, дюже откормленные, — отвечал его товарищ.

   — А Стрешнева-то, Родивона Матвеевича, вот тот жеребчик, тонкошеиный, тонконогий, серый в яблоках, а морда сухая, жилистая, головка малая... так бы расцеловал, — воскликнул первый. — И одёжа, гляди, на нём точно царская: золотая парча, да каменья самоцветные.

   — Царской-то казны ему, что ли, стать жалеть, — усмехнулся его товарищ.

   — А вот гляди, точно царь едет! — крикнул мальчик, указывая по направлению к Кремлю.

   — Точно он, батюшка-то наш, соколик, — умилился стоявший здесь старик мастеровой, и, сняв шапку, он стиснул её под мышкой и стал подыматься на цыпочки, чтобы лучше разглядеть показавшийся на противоположном берегу царский поезд.

Царский поезд был довольно длинен: впереди шли скороходы, потом стольники, дворцовая стража, за ними ехали сани царя, запряжённые шестёркою белых бахматов, в драгоценных парчовых одеждах (под уздцы вёл их конюшенный штат), за царскими санями — царевны и царевичи в крытых возках, за ними верхом бояре, окольничие, воеводы, думные дворяне и весь остальной придворный штат.

Дорога из Кремля была проложена по Москве-реке до места зрелища, и народ по обе стороны уже ждал поезда. Царь кланялся народу на обе стороны, а народ падал ниц и пел «многие лета».

У павильона царя встретили Ордын-Нащокин, Матвеев, Хитрово и ловчий Матюшкин.