Патриарх Никон

   — Должно быть, невесело, — вздохнул и Алексей Михайлович, искоса поглядывая на Нащокина.

   — Старцу и не подобает веселиться, — прошипел Нащокин. — Я и сам, великий государь, коли службу свою отслужу тебе, аль по старости сил не станет на работу, так пойду в святую обитель отмолить свои грехи. Дал я такой обет и — исполню.

Этим и кончился разговор, но с этого дня у царя с сыном начали происходить тайные беседы, а в них зачастую слышалось имя Никона.

Что же сталось со святейшим старцем, о котором говорила в то время вся просвещённая часть Европы?..

12 декабря 1666 года архимандрит Нижегородского Печерского монастыря Иосиф привёз его в Ферапонтов монастырь и первым его делом было отобрать от него архиерейскую мантию и посох.

Никон отдал их беспрекословно и просил одного лишь, чтобы не содержали взаперти его монахов и бельцов.

Требование его исполнено.

Дабы рассеять скуку одиночества, Никон просил бумаги, чернил и перья, чтобы писать, — ему это дали.

Но вскоре явился на смену Иосифу другой Иосиф, Новоспасского монастыря, с инструкцией: «Беречь, чтобы монах Никон писем никаких не писал и никуда не посылал; беречь накрепко, чтобы никто никакого оскорбления ему не делал; монастырским владеть ничем ему не велеть, а пищу и всякий келейный покой давать ему по его потребе».

Пристав Шепелев, находившийся при нём и следивший за ним, как Аргус, отобрал от него тотчас бумагу, чернила и перья... Мучил его Шепелев порядком и на каждом шагу его притеснял и унижал. Но приближенные Никона всё же считали его патриархом и через знакомых своих в Москве передавали в терем о дурном обращении с ним пристава.

Царевич, узнав об этом, доложил отцу, и на смену Шепелеву послан в Ферапонтов монастырь Наумов. Алексей Михайлович отпустил его сам из Москвы и на прощание сказал ему:

   — Скажи Никону, что я прошу прощения и благословения...

По приезде в Ферапонтов монастырь Наумов передал эти слова Никону.

Патриарх возмутился и написал царю следующее:

«Ты боишься греха, просишь у меня благословения, примирения; но я даром тебя не благословляю, не помирюсь. Возврати из заточения, так прощу. Когда перед моим выездом из Москвы ты присылал Родиона Стрешнева с милостынею и с просьбою о прощении и благословении, я сказал ему: ждать суда Божия. Опять Наумов говорил мне те же слова и ему я тоже отвечал, что мне нельзя дать просто благословения и прощения... ты меня осудил и заточил, и я тебя трижды проклял по божественным заповедям, паче Содома и Гомора»[119]...

Письмо это не могло не повлиять сильно на царя: оно рассердило его, но вместе с тем и убедило, что смирять невозможно Никона крутыми мерами и что худой мир - лучше доброй ссоры.

Однако же с Никоном Наумов обращался не особенно нежно: он говорил ему дерзости, унижал его, никого не допускал к нему, и однажды выведенный этим из терпения патриарх обругал его мучителем, лихоимцем и дневным разбойником.

Наумов велел его запереть в келию и держал взаперти с 9 мая до Ильина дня, не давая ему не только порядочных припасов, но не отпускал людей для рубки и носки дров, так что чёрные работы Никон должен был совершать сам.

Получивши в начале 1667 года об этом уведомление, царь послал в Ферапонтов монастырь стряпчего Образцова, чтобы тот облегчил участь старца.

Прибыв в обитель, Образцов посадил Наумова в наказание на три часа в сторожку.

Узнав об этом, Никон закипятился:

   — Степан, — кричал он, — мучил меня тридцать недель, а его посадили только на три часа.

Но вот Наумов явился к нему и, бросившись к нему в ноги, сказал:

   — Я человек невольный: как мне приказано, так и делал.

Никон простил его и они сделались друзьями.

В июле пришла Наумову весть, что Никона избирают в папы.

Он тотчас передал об этом патриарху.

   — Меня в папы, — говорил он удивлённо, — да разве они примут наш закон, наши книги, наше служение?.. Впрочем, мы от католиков имеем небольшое различие[120]... Да теперь во всей Европе лютеранство и кальвинисты совсем разрушили западную церковь... Конечно, было бы хорошо это соединение, если бы католики склонились сравниться с ними. Но, кажись, они ещё упрямее наших ханжей расколоучителей.

Этим окончился их разговор. Но мысль о папстве не покидала Никона, и он всё более и более убеждался собственными доводами в химерности этой затеи Яна Казимира.

В Москве, однако же, приняли это всерьёз и к сведению, чем и должно объяснить совершившуюся перемену в обращении с ним Наумова.

Вскоре к нему стали допускать всякого чина людей: посадских, голов и из Воскресенского девичьего монастыря игуменью Марфу.

Гости принимались им радушно, и они отдавали ему почести патриарши; по целым дням они не покидали его келии.

С монашками в особенности завёл патриарх дружбу: они боготворили его, и вот монастырские подводы стали отправляться за ними.

Наумов испугался и как-то намекнул патриарху, что Москва-де может остаться недовольна. Никон рассердится и воскликнул:

   — Не указал ли тебе государь ни в чём меня уведать?