Патриарх Никон

Накопилось у неё поэтому много вопросов и много челобитен к царю, и она ходит в сильном возбуждении в своей приёмной.

Наконец, царь приехал и входит к ней; лицо его печально и бледно.

   — Уж не болен ли ты? — спрашивает царица.

   — Сильно болен. Не ем, не сплю... всё отец пред глазами... и все-то хочется к нему идти... поговорить с ним... послушать его разговора... а он в могиле...

И царь зарыдал.

   — То воля Божья! — произнесла набожно инокиня, подняв глаза вверх и утирая глаза платком. — Да, — продолжала она, — потеряли мы друга, отца.

   — Великого радетеля государского дела! — воскликнул царь.

   — Да, но Бог милосердный оставил тебе ещё мать, жену, сына... Утешь свою печаль, ты должен жить для них и для великой земли русской.

   — Не хочу я царствовать... не хочу я жить!..

   — Почему?

   — Тяжело, очень тяжело...

   — Я тебе буду помогать советами, мы с тобою царствовали без отца и Москву спасли от королевича, когда он нас осаждал здесь несколько месяцев... И дальше дело государское пойдёт...

   — Сказал, умирая, в бозе почивший святейший патриарх: пущай бояре держат бразды правления, ну и пущай...

Великая черница вышла из себя. До приезда Филарета в Россию имя её стояло рядом с именем царя, а теперь как будто её не существовало.

Она, однако ж, удержалась и, несколько минут помолчав, обратилась к нему со смиренным видом:

   — Я хотела просить тебя о Салтыковых и Грамотине.

   — Скажу боярам, и что они скажут.

   — У меня, гляди, сколько челобитен, — она подала ему целый свёрток жалоб.

   — Дай, ужо отдам боярам.

   — Кого же ты думаешь избрать в патриархи?

   — Что скажет собор. Я перечить не буду.

Черница почувствовала себя во всех пунктах разбитою, и она собиралась сделать ему длиннейшую сцену с обмороками и рыданиями, как он поднялся с места, поцеловал её руку и хотел идти.

   — Куда ж? С матерью не посидишь? Утри её слезу, утешь её печаль, ты видишь, как я убита смертью отца.

   — Меня ждёт жена и дети с обедом, — и с этими словами царь вышел.

Великая черница упала на близстоящий стул, и много лет уже она так сильно не плакала и не убивалась, как теперь.

Попробовала она составить сильную партию в боярской думе чрез Грамотина, но и тут её постигла неудача: перевес был на стороне сына, все перешли в его лагерь, даже все прихлебники и прихлебницы царицы-матери.

Обо всех этих событиях и переменах боярин Шеин не знал. Он был так тесно обложен поляками, что и птица, по выражению ратников, не могла к нему перелететь.

Но русский человек, если исполняет долг, то для него нет преград. Один стрелецкий юный ратник взялся доставить ему весть из Москвы о случившемся и в ночь с 18 на 19 февраля явился в его шатёр.

Он передал ему о смерти Филарета. Шеин понял, что не стала патриарха, значит, и помощи нечего ждать, и ни хлеба, ни снарядов, а больных более двух тысяч человек.

Послал он к королю Владиславу предложение, что он сдаст ему лагерь с орудиями, но с тем, чтобы: 1) все ратники отпущены были с оружием в Москву и с 21 пушкой; 2) что все русские ратники, находящиеся при нём, обещаются четыре месяца не сражаться против поляков; 3) иностранцы же могут делать что хотят.

Предложение было почётное. Зная храбрость и самоотвержение Шеина, король Владислав, как рыцарь, согласился на это.

19 февраля наши выступили из укреплённого своего лагеря со свёрнутыми знамёнами, с погашенными фитилями, тихо, без барабанного боя, музыки и, поровнявшись с тем местом, где сидел на лошади, окружённый сенаторами и людьми ратными король, ратники клали знамёна на землю и знаменосцы должны были, отступив на три шага назад, ждать, пока гетман именем королевским не велит им их поднять. При этой команде ратники наши подняли знамёна, запалили фитили и, ударив в барабан, двинулись по московской дороге.

Шеин и другие воеводы были на конях, но когда проезжали мимо короля, сошли с лошадей и, низко поклонившись Владиславу, сели опять на лошадей и продолжали печальный путь.

Случись подобное в нынешнее время, после почти четырёхмесячной борьбы с сильным неприятелем без хлеба, оружия и пороха, подобного героя возвысили бы на пьедестал бессмертия, как это сделали с Османом-пашою под Плевной, когда наши войска аплодировали его героизму.

Но в те времена глядели на дело иначе, и боярская дума была озлоблена против Шеина, да и царица-мать его не жаловала.

Ещё до сдачи своего лагеря, 1 февраля, Шеин отправил дворянина Сатина в Москву.

Тот каким-то чудом прошёл ночью чрез польский лагерь и явился к царю. Последний соглашался на то, чтобы войска наши и польские разошлись полюбовно, впредь до мира, и вместе с тем князь Волконский отправлен в Можайск к князьям Черкасскому и Пожарскому для совещания, как подать помощь Шеину.

Во время этих переговоров князь Черкасский получил вдруг 3 марта известие, что Шеин отпущен королём в Москву, о чём он и донёс царю.

Из Москвы тотчас отправили дьяка Моисея Глебова навстречу Шеину с требованием отчёта, на каких условиях он с королём примирился.

Оказалось, что поляки за разный мусор, оставленный в русском лагере, взяли ещё на попечение своё две тысячи четырёх человек больных и раненых.