Патриарх Никон. Том 2

– Вишь, куда залетает, – зашептались они меж собою. – Хочет сделаться всемирным и новым папою… Восточные патриаршества учреждены Вселенским собором, а он, как папа, хочет быть одним… это – латинство… еретичество… Еще и Белая-то Русь не наша… да и Малая может улыбнуться, а он метнул уж в Галицию, да и немцев, и турского султана полонил… Блажной, а не блаженный…

Окончился обед, и патриарх повел царя и всю его свиту на место сооружения и показывал, как и что где будет.

Царь остался всем доволен и тут же пожертвовал на сооружение храма, обители и их содержание множество деревень бывшего коломенского епископства.

Вся его свита стала тоже жертвовать, и набралось так много, что патриарх мог тотчас же приступить к постройке, тем более что планы Иерусалимского храма были уже доставлены иеромонахом Арсением, а строителем взялся быть архимандрит Аарон и один из лучших в то время архитекторов.

Несмотря однако ж на обилие пожертвований со стороны бояр, что они делали лишь в подражание царю, они были этим очень недовольны, что видно было по общему их недовольному виду и перешептываньям.

Одним же из самых недовольных был Стрешнев; казна его была пуста, а тут царскому родственнику стыдно-де отстать от других, и он хотя и сделал крупное пожертвование, но в душе злобствовал на Никона.

В таком настроении он незаметно удалился от царской свиты и побрел в свой шатер.

Он застал там Хитрово, Алмаза и архимандрита Чудовского монастыря Павла.

– А! Вы, друзья, собрались… Ну, поп Берендяй задал нам тоску… Заставил раскошелиться и царя и бояр… Царь-то ничего… а вот бояре – унеси ты мое горе, точно полыни облопались… Держался я за животики – князь-то Трубецкой, скареда, и тот вотчину отдал… то есть после своей смерти… А Одоевский, Урусов, Лыков, Романовский… Ха! ха! ха! Один лишь Шереметьев, тот и пенязями, и лесом, и камнем, и землями.

– А ты что дал? – прервал его Алмаз.

– Я?., да что лучшую вотчину-то свою подмосковную, – вздохнул Стрешнев.

– А чем будешь теперь жить? – озлобился Алмаз.

– Положу зубы на полку, – улыбнулся Стрешнев.

– Зубы-то не положишь, – обиделся за него же Хитрово, – ты пойди-ка на войну да отличись, как сделали Урусов и Одоевские, и царь тебя взыщет. Не поскупится он тебе дать тогда и десяток поместьев с угодьями, пашнями и пущами.

– Держи карман пошире, – расхохотался Алмаз, – кому служба мать, кому мачеха.

– А впрямь, пойду в рать, – вздохнул Стрешнев.

– Да ведь купецкие-то дочери и молодоженки поиздыхают на Москве, – подшутил архимандрит Павел.

– Ты останешься, – засмеялся Стрешнев.

– Шутки в сторону, – серьезно возразил архимандрит, – окромя нужно ножку подставить святейшему… а коли он долой, то и монастыря и храма Воскресенья не будет, – вот и вотчины вновь отойдут назад к жертвователям.

– Оно-то так, – возразил Стрешнев, – да пойди ты с ним, потягайся… сегодня он нагородил с три короба, а царь-то и рот раскрыл, и уши-то развесил, точно сам Иоанн Златоуст с амвона глаголет. Я, говорит… и того… и сего… и патриархи-то плевка не стоют, и вот-де папа… тот и такой и сякой распрекрасный… и будет сие место точно Рим… а я, дескать, новый папа… и все придут ко мне на поклонение… и будут-де целовать они не туфлю мою, а сапог.

– Смазной, – расхохотался Алмаз.

– Позволь, не то он говорил, – прервал Стрешнева Хитрово.

– Все едино, так я и рассказывать то буду, коли возвращусь в Москву, – рассердился Стрешнев.

– Вот за это – люблю! – восхитился архимандрит.

II Никон стремится прорубить окно в Европу

В начале XIV века, то есть в 1323 году, на месте нынешнего Шлиссельбурга, у истока Невы из Ладожского озера новгородцы заложили крепость Орешек.

Цель ее была не только защитить свои владения от шведов и финнов, но это был порт, по которому их торговый флот вел свои операции с Европой, а морской флот, который был довольно силен, действовал в случае надобности против шведов.

Но во время междуцарствия и смут в России в начале XVII века шведы вторглись в Новгородскую область, овладели ею и вместе с тем захватили на Ладожском озере Кексгольм, или Кареллу, и Орешек.

Карелла была сильной крепостью и господствовала над западным берегом Ладожского озера, и шведы взяли ее с большим трудом: гарнизон наш бился до последнего и почти весь погиб. Овладев этими двумя пунктами, шведы отрезали нас совершенно и от Балтийского моря, и от Европы. По Столбовскому договору после тяжкой войны царь Михаил Федорович заставил шведов возвратить нам новгородские земли, но граница наша отодвинута от Ладожского озера и Невы, так что мы остались все же без моря и без порта. Факт этот был так многозначителен, что тогдашний шведский король Густав Адольф на сейме говорил, что он не столько сожалеет о возвращении новгородских земель России, как радуется тому, что мы отодвинуты от моря: так как эта варварская страна владеет землями, дворянством и естественными богатствами, и если она получит порт в Балтийском море, то сделается страшной для Швеции соседкою.