Патриархальный город

Новичок в незнакомом городе, он почувствовал, как глаза его застилает безмерная тихая жалость, прилетевшая издалека, чтобы напомнить его сердцу обо всех страданиях бескрайнего мира. Он отвел глаза, чтобы не встретиться взглядом со своим другом. Ему пришла мысль сделать театральный, романтический жест. Узнать, где тут цветочный магазин. Купить охапку белых лилий. И пойти на кладбище, где он, незнакомец, усыплет цветами могилу незнакомки, после того как могильщики бросят последнюю лопату земли. Тайком от всех, чтобы никто не знал. В знак того, что в незнакомый город вступил новый Тудор Стоенеску-Стоян, с обновленной душой, чуждой зависти, мелочности, эгоистической жадности и трусливых колебаний; в чьем сердце торжественно и гулко, словно в бронзе колокола, отзываются тяжкие страдания мира и предчувствия великих тайн на границах жизни здешней и жизни потусторонней. Но мысль эта гостила недолго. И растаяла там же, где рассеивались, как дым, все благие порывы другого, воображаемого Тудора Стоенеску-Стояна.

— И господин Магыля был! — отметил, поворотившись на козлах, Аврам. — Вы его тоже видели, господин Сэндел?

— Давай погоняй!

Пролетка тронулась.

Только теперь вопрос, казалось, достиг ушей Санду Бугуша и обрел смысл. И тот ответил — но не бородатому извозчику, а другу:

— Конечно, видел! Конечно, и Магыля тоже был. Сегодня это имя тебе ничего не говорит. Но с историей Магыли ты познакомишься, когда месяца через три узнаешь все, что полагается знать в таком вот городке.

— Вряд ли… У меня нет ни сыщицких наклонностей, ни любопытства старой девы.

— Чтобы узнать все это, тебе не потребуется ни того, ни другого. Здешние истории не нужно выведывать. Они приходят сами, стучатся в дверь, врываются в окна, влетают в дом, в уши, в память.

— Значит, мне придется затворить двери и окна, заткнуть уши.

— Зачем? Напротив, мой тебе совет — слушай и отбирай. Отбирай то, что представляет хоть какой-то интерес, не опускаясь, разумеется, до пошлой и подлой нескромности. И тогда тебе откроются драмы, о которых ты и не подозревал. Я уже раз сто повторял это Адине, а она пожимает плечами и смеется. Вот так ты и познакомишься с историей этого Магыли и дочерей Трифана.

— Я не горю желанием ее узнать. С меня довольно и собственного воображения… — произнес Тудор Стоенеску-Стоян с некоторым вызовом.

— Э, нет! Позволь!.. — возразил его друг с тюленьими усами. — Уверяю тебя: действительность не так уж сильно отстает от воображения. Позволь, я тебе ею попотчую. Как видишь, я не могу удержаться от соблазна и хочу опередить других. Изложу тебе мою версию. У Тудосе Трифана было четыре дочери. Старшую похоронили три года назад. Вторую хоронят сегодня. Осталось в живых две. Они последуют за первыми с интервалом в два-три года… Чахотка не шутит с бедняками. Если уж свила гнездо в доме, то не уйдет, покуда не кончит дела… Вдовый Тудосе Трифан растит своих дочерей по своему разумению, на ничтожное жалованье мелкого служащего примэрии. Учит их в школе. Отказывает себе в еде, чтобы накормить их. В одежде, чтобы нарядить их… А в возрасте семнадцати — восемнадцати лет провожает на кладбище на этом белом катафалке, на который ему, наверное, удалось добиться подписки со скидкой.

Это рок! Приговор окончательный и обжалованию не подлежит. А Магыля, — чужак, явившийся бог весть откуда, — безнадежно влюбляется в каждую из них по мере приближения ее смертного часа. Сейчас он провожает в могилу вторую. Через год или два за нею последует третья. Насколько я слышал, уже и эта третья начала кашлять и харкать кровью. Вот тебе мой рассказ и моя версия! Действительность, которая не нуждается в помощи воображения и превосходит его. Каких только нет людей и судеб! У нас ты сможешь разглядеть их вблизи. Уверяю тебя — эта привилегия не всегда утешительна…

Санду Бугуш снял шляпу и отер со лба пот.

Заглянул другу в глаза — нет ли в них иронической усмешки, не слишком ли он поторопился, знакомя его с хроникой своего патриархального города.

Но Тудор Стоенеску-Стоян не усмехался. У его старого школьного и университетского товарища, с которым они снова вместе, — дар облагораживать все мелкое и пошлое, чем полна жизнь, страсть разгадывать смысл побуждений и оправдывать человеческие поступки, такие путаные и, на первый взгляд, необъяснимые. Тудору было хорошо рядом с ним. Рядом с ним он чувствовал себя сильнее и старше. И только одно вызывало у него недоумение: отчего природа обрекла Санду Бугуша всю жизнь нести крест столь невыгодной наружности? У него и у самого внешность, мягко скажем, серая, незначительная. Но у его друга она прямо-таки карикатурна.

И снова от сознания своего превосходства, пусть ничтожного, он ощутил гаденькое самодовольство, скрывавшееся в темных тайниках его души, там, где личинками копошились все его дурные чувства, потаенные радости и трусливые пороки. Тудор Стоенеску-Стоян хорошо знал, что пряталось в этих тайниках.

Еще недавно ему казалось, что там ничего уже нет. И вот они заселялись вновь.