Патриархальный город

Адина Бугуш отыскала на стеклянном столике среди флаконов и пульверизаторов черный лаковый портсигар. Закурила сигарету и снова опустилась на низкий стул. Опершись локтем о колено, она долго и пытливо вглядывалась в неподвижное лицо мужчины.

В этом молчаливом и жестоком допросе было сочувствие, доброжелательность, любопытство. И грусть.

Быть может, в нерешительной и напряженной улыбке мужчины ей приоткрылась на миг его тройственная суть, явленная зеркалом с тремя створками, — так в неудавшемся сплаве различают остатки несоединившихся металлов. Тудор Стоенеску-Стоян не вынес напряженного молчания и пристального взгляда, проникавшего в такие тайники его души, которые сам он не решился бы потревожить.

— Какое великолепное утро! — сказал он, лишь бы что-нибудь сказать.

Повернувшись к прямоугольному окну, он принялся рассматривать залитые солнцем яблони в саду, а за их густыми макушками Кэлиманов холм, темневший на фоне синего летнего неба. Это избавляло его от необходимости глядеть ей в глаза. Адина Бугуш, казалось, не слышала его слов. Прищурившись, она разглядывала его профиль.

— Не понимаю, чего это Санду запаздывает? — предпринял он вторую попытку.

Женщина молчала.

— Пойду встречу его.

— Прошу вас остаться!

Адина Бугуш коротким властным движением руки с зажатой между пальцами сигаретой приковала его к стулу. Тудор Стоенеску-Стоян подчинился безвольно, словно под гипнозом. От резкого движения пепел ее сигареты упал на ковер с кубистическим рисунком. Растеряв мысли, решимость и волю, мужчина, не отрываясь, глядел на серый цилиндрик. Казалось, самое важное для него — понять, в силу какой игры физических законов это хрупкое образование не рассыпалось в прах.

Женщина перевела взгляд с него на пепел и обратно.

— Странно… — начала было Адина Бугуш.

И остановилась. Последовала томительная, угрожающая пауза. Тудор Стоенеску-Стоян поднял глаза. Сердце забилось толчками. Обвиняемый ждал объявления приговора.

Но Адина Бугуш, откинув с выпуклого лба волосы, разглядывала завитки папиросного дыма. И закончила начатую фразу, смягчив ее грозный смысл кроткой и грустной улыбкой.

— Странно! Может, мне и не стоило вам в этом признаваться. Таких нелепых и обидных подозрений не следует открывать никому. Бывает же! Сама не знаю, откуда они взялись? По какой причине? В какой-то миг я поймала себя на мысли: не обманываюсь ли я на ваш счет? Не преувеличиваю ли по глупости, драматизируя случай, вполне заурядный?

Тудор Стоенеску-Стоян опустил голову. Именно этого вопроса он и боялся. Боялся больше всего. Чувствовал его неотвратимость. Однако вместо унижения и жгучего стыда испытал неожиданное облегчение. И тогда от имени всех троих враждующих узурпаторов из Зазеркалья встрепенулся и заговорил один, — беспомощный и жалкий, затюканный и растоптанный торопливой толчеей жизни, оттертый в сторону и обреченный на вечное молчание. Сейчас он обрел голос. А сидевший на низком стуле человек слушал собственные слова в изумлении, неодобрительно и вместе с тем с ликующим чувством удовлетворения унизительностью своего покаяния:

— Как раз это, сударыня, я и хотел вам сказать. Вы преувеличиваете. Обманываетесь! Истина куда проще и непригляднее…

Однако подозрение уже оставило женщину. Исчезло. Адина Бугуш с ужасом прогнала его прочь. В этой низкой подозрительности она усмотрела симптом собственной испорченности. Неужели и она успела заразиться низостью окружающих? Судит, как они все. Как все, низводит суть вещей до собственного мещанского уровня; не верит в существование высшего, светлого, бескорыстного, в естественность простого и скромного благородства. С каким недоверием отнеслась она к его решению, выходящему из рамок обыденности. А он, вместо того чтобы возмутиться, смиренно капитулирует! Разве это не доказательство редкой самоотверженности и самоотречения? И Адина Бугуш счастливо улыбнулась, радуясь победе над низкими и несправедливыми подозрениями. Напряженное лицо ее разгладилось — так сияет водная гладь, стоит рассеяться туману.

— Ах, оставьте, прошу вас! Неужели вы не слышите, как фальшиво звучат в ваших устах слова: «Вы преувеличиваете! Вы обманываетесь! Истина гораздо проще и непригляднее!» Вечно эта ваша неистребимая скромность, которая для меня — та же гордыня, только более утонченная. Да-да! Не смотрите на меня так! Вам ли не знать, сударь, что простота или сложность, подлость или героизм зависят от точки зрения того, кто воспринимает и оценивает. Не уверяйте, будто так просто было прийти к решению, о котором мы говорили вчера. И что в вашем добровольном изгнании нет ничего героического! Молчите, я вам все равно не поверю.