Патриархальный город

К десяти часам утра за соседними столиками появлялись и другие постоянные посетители. В зависимости от часа и очередной стадии превращения завсегдатаи менялись: одни заходили выпить чашечку кофе и сыграть партию в кости, другие, в час аперитива, забегали угоститься пирожками, цуйкой, настойкой, шприцем[19] или вермутом с газировкой. С обеда до вечера следовали другие смены — теперь уже посетители обоего пола, в том возрасте, когда, не страшась ни полноты, ни диабета, можно без опаски полакомиться кондитерскими яствами фирмы: «пирожными, конфетами, карамелью, кофе-гляссе, кассатой и другими сортами мороженого».

Посетители входили и выходили, сменяя друг друга. Между столиками и соседними компаниями возникали оживленные перепалки.

Первыми в кафетерии появлялись пенсионеры. Они приходили с той же пунктуальностью, с какой в бытность чиновниками расписывались в присутственной книге суда, примэрии, префектуры, казармы, финансового или санитарного управления. Усаживались за свой столик, на своем стуле. И начинали партию в кости со своим всегдашним партнером; на очередную «тюрьму»[20] реагировали одной и той же репликой, сваливая ответственность за неудачу на болельщиков.

Часа на два заведение замирало в оцепенении. Слышался лишь стук костей да хриплый кашель, рвущийся из насквозь прокуренных бронхов.

Никто не утруждал себя заказами. Привычки каждого были известны. Вплоть до количества кусочков сахара в кофе.

К этому времени в густые облака табачного дыма, которым спасались эти могикане чиновных карьер, проникали и другие посетители. Служанка, присланная с записочкой за тортом; порой и сама хозяйка дома, заглянувшая по пути — купить коробку конфет ко дню рождения или пополнить запас сухариков; землевладелец или арендатор из деревни со списком покупок в загорелой руке, просящий карандаш — вычеркнуть очередной пункт из своего поминальника; наконец, мальчик, опустошивший дома свою копилку и, пренебрегая книжной премудростью, явившийся проверить на собственном опыте историю блудного сына.

В полдень облик кафетерия «Ринальти» резко преображался.

Заведение наводняли офицеры, преподаватели лицея, адвокаты, чиновники — по пути из конторы к супружескому очагу.

Стульев уже не хватало. Молчаливое соглашение насчет закрепленных мест временно отменялось. Возрасты и профессиональные корпорации перемешивались. Мадам Ринальти, с бесцветными глазами без ресниц, сонная, белая и пухлая, со смирением безвинной страдалицы сменяла супруга у кассы, предоставляя полную свободу действий синьору Альберто, который, с помощью одного-единственного официанта, едва успевал удовлетворять многочисленные заказы нетерпеливых посетителей.

В течение полутора часов голоса звучали вперемежку на волнах всех диапазонов; слышались хохот, перебранка и шутки, просьбы и приветствия; передавались из уст в уста последние утренние новости; звон сталкивающихся бокалов чередовался с запальчивыми суждениями о событиях местного и мирового масштаба.

Один наступал другому на любимую мозоль, и тот долго кашлял, поперхнувшись. Одни уносили покупку, другие сногсшибательную новость, которой не терпелось поделиться. Ибо внимание большинства, несмотря на кажущийся хаос словопрений и выкриков, незримая таинственная сила властно сводила в одну точку. Глаза присутствующих то и дело устремлялись к дверям или к двум широким окнам, выходившим на улицу. Прошедшее, настоящее и будущее каждого прохожего оценивались мгновенно, совокупно, и приговор обжалованию не подлежал.

В конце концов гомон утихал, помещение мало-помалу пустело. Официант собирал стаканы, смахивал со столов крошки, вытряхивал пепельницы и уносил пустой поднос из-под пирожков.

Вновь воцарялся меланхолический покой провинциального кафетерия с фирменными «конфетами, карамелью и кофе-гляссе».

После сиесты снова появлялись пенсионеры. В часы послеобеденной прогулки здесь можно было встретить элиту дамского общества в окружении инфантов и инфант, сопровождаемых гувернантками, родителями и бабушками или без оных.

С воинственным видом вышагивал затянутый в мундир тиран гарнизонного полка, господин полковник Валивлахидис, с высоты своего роста оглядывая в стеклышко монокля толпу рядовых смертных. Останавливался и, не присаживаясь, выкушивал у стойки свой стакан чинзано. Величественно отвечал на поклоны, поднося к козырьку фуражки один палец. Иногда ему сопутствовала и госпожа полковница Калиопа Валивлахидис, дама столь же рослая и воинственная, в шуршащем платье; за нею следовала Коко, пекинская собачка, усвоившая надменный нрав хозяев и ставшая известной в городе персоной, которую ублажал и баловал всяк, будь он гражданский или военный.

Перед ужином, недосчитываясь отдельных членов и с тем более лихорадочным нетерпением, собирался конклав ревнителей аперитива.