— А. — Она достала свой «блэкберри», какое-то время щелкала по клавишам, а затем сказала: — Засветился, да еще как. Помер.
— Серьезно?
— Серьезно. Труп нашли три недели назад в Оллстоне. — Она зачитала вслух: — «Тело восемнадцатилетнего Джеймса Лайтера было обнаружено в Оллстоне, в поле за магазином, торгующим спиртными напитками, через неделю после Дня благодарения. Причина смерти — две пули в грудь. Никаких свидетелей, никаких подозреваемых».
К середине статьи всплыла и его ожидаемо тоскливая предыстория — воспитывался матерью-одиночкой, которая, когда ему было шесть лет, попросила подругу посидеть с ним, а сама ушла и больше не вернулась. Где теперь Хитер Лайтер, никому не ведомо. Рос Джеймс в приемных семьях. Если верить статье, последняя его мачеха (некто Кэрол Луиз, также известная как Сиплая Кэрол) не сомневалась, что кончит Зиппо примерно так, как и случилось. И знала она это ровно с тех пор, как он угнал ее машину. Было ему тогда четырнадцать.
— Вот так, значит. Угнал у Сиплой тачку — получи пару пулек в грудь, — сказал я.
— Паршивая история, — вздохнула Энджи. — Вроде целая жизнь, а толку с нее…
— Ноль без палочки, — подтвердил я.
— Я не хочу сказать, что Софи была идеальным ребенком, а потом вдруг пришел ее отец и все испортил.
Элейн Мерроу сидела на красном металлическом диване без подушек, стоявшем в центре ее художественной мастерской — бывшего сарая. Мы расположились напротив нее, на красных стульях. Тоже металлических, и тоже без подушек. Удобством они не страдали — сидеть на них было все равно что на открытой винной бутылке. В сарае было тепло, но не так чтобы уж очень уютно — этому мешали расставленные скульптуры: сплошь хромированный металл, и я не уверен, что смог бы однозначно ответить, что они призваны изображать. По моим прикидкам, большинство из них выглядели как здоровенные пушистые игральные кости, вроде тех, что вешают на зеркало заднего вида, только эти были лишены всякого пуха. Еще тут стоял кофейный столик (во всяком случае, мне кажется, что это был кофейный столик) в виде бензопилы. Иначе говоря, я не понимаю современного искусства. И я уверен, что оно не понимает меня. Поэтому мы стараемся держать дистанцию и не лезть друг к другу без надобности.
— Она росла единственным ребенком, — сказала Элейн, — поэтому была немного эгоистичной и капризной. Ее мать была порой склонна к излишнему драматизму, так что Софи унаследовала эту черту от нее. Но можете мне поверить, Брайану на нее было насрать — до тех пор, пока ее мать его не бросила. Да и после этого он хотел одного: вернуть Шерил, поскольку ему сильно не нравилась его роль во всей этой ситуации.
— И когда же он начал всерьез интересоваться получением родительских прав? — спросил я.
Она ухмыльнулась:
— Когда узнал,
У нее были короткие, до белизны выжженные волосы, торчавшие иголками. Одета она была в клетчатую рубашку без рукавов, темные джинсы и коричневые «мартенсы». Если бы мы руководствовались принципом «Ни о чем не спрашивай и ничего не говори», то в ее случае и спрашивать бы не понадобилось.
— Нет, — сказал я. — На мой взгляд, совсем нет.
— Спасибо. А этот дебил Брайан? Он поначалу вообще не въехал.
— А когда до него наконец дошло? — спросила Энджи.
— Заявлялся к нам, орал на нее: «Ты не можешь быть лесбиянкой, Шерил, я этого не допущу».
— Не допустит, значит, — сказала Энджи.
— Именно. А когда до него доперло, что она и в самом деле не собирается к нему возвращаться, что она и вправду меня любит и что это не какой-то там кризис среднего возраста… — Она надула щеки, медленно выдохнула. — Весь его гнев, вся его ненависть к себе и чувство собственной неполноценности, которые, наверное, его с самого рождения гложут, — как думаете, какую форму они приняли? Он решил устроить крестовый поход, чтобы спасти свою дочь из плена аморальных опекунов. А то, что он о своей дочери не знал ровным счетом ничего, ему было по фигу. Каждый раз, когда он приезжал, чтобы забрать Софи, то обязательно надевал футболку с какой-нибудь надписью типа «Лесбиянство хуже пьянства». Или, например, сверху надпись: «Эволюция наоборот», а внизу — три картинки: сначала мужчина лежит с женщиной, затем с другим мужчиной, а на последней… думаю, и сами догадаетесь.
— Рискну предположить, что с каким-нибудь животным.
— С овцой, — кивнула она. — Сам носил такое перед ребенком и при этом втирал нам про грехи.
Протиснувшись в дверь, к нам подошла здоровенная собака — наполовину колли, наполовину черт знает кто. Проскользнув между скульптурами, она положила голову на бедро Элейн. Та почесала ей за ухом.