Патрик Мелроуз. Книга 1

До «Мифа о Сизифе» он почти год носил с собой «Безымянного» и «Ночной лес», а в предшествующие два года — свою главную карманную книгу, «Сердце тьмы». Иногда, в ужасе от собственного невежества, Патрик решал одолеть что-нибудь трудное или даже фундаментальное. Тогда он брал у себя из шкафа «Семь разновидностей неоднозначного» или «Историю упадка и разрушения Римской империи»{61}, только чтобы обнаружить на первых страницах свои же мелкие и неразборчивые заметки на полях. Эти следы ранней цивилизации успокаивали бы, сохранись у него хоть какие-нибудь воспоминания о том, что он, очевидно, прочел, однако такая забывчивость вызывала у него панику. Что пользы в опыте, который невозможно сохранить? Прошлое, словно вода в горсти, утекало у него между пальцев.

Патрик с усилием поднялся и пошел по толстому красному ковру, рискованно запрокинув голову и прикрыв глаза так, чтобы через ресницы видеть вместо столиков лишь темные пятна.

Он принял великое решение. Он позвонит Пьеру и предоставит судьбе, затариться или нет.

Если Пьер спит, то смэка получить не удастся, а если бодрствует, то стоит заехать к нему и взять ровно столько, чтобы выспаться. И еще чуть-чуть на утро, чтобы не было худо.

Бармен положил телефон на стойку красного дерева и рядом еще порцию Мар де Бургонь. 5… 5… 5… 1… 7… 2… 6. Сердце учащенно забилось. Патрик внезапно ощутил прилив жизненных сил.

«Сейчас я не могу подойти к телефону, но если вы оставите сообщение…»

Патрик грохнул телефон на стойку. Чертов автоответчик. Совсем, что ли, Пьер сдурел, спать в десять вечера? Полное безобразие. Патрик взял телефон и снова набрал номер. Может быть, оставить сообщение? Какую-нибудь хитрую шифровку вроде: «Проснись, придурок, я хочу затариться».

Нет, безнадежно. Судьба вынесла вердикт, и надо ей покориться.

На улице было неожиданно тепло. Тем не менее Патрик поднял воротник пальто и принялся высматривать свободное такси.

Оно скоро появилось, он выступил на проезжую часть и поднял руку.

— В отель «Пьер», — сказал Патрик, забираясь внутрь.

5

Какое орудие применить, чтобы освободиться? Презрение? Агрессию? Ненависть? Они заражены присутствием отца, тем самым, от чего он должен был себя освободить. И горечь, которую Патрик испытывал, если задуматься на минутку, разве он научился ей не от отцовского падения в парализующую тоску?

После развода с Элинор Дэвид остался на юге Франции, всего в пятнадцати милях от старого дома в Лакосте. В новом доме, где все окна выходили в заросший сорняками центральный двор, он целыми днями лежал в постели, хрипя, глядя в потолок, не находя в себе сил даже пройти через комнату и взять «Джоррокс снова в седле»{62} — книгу, которая некогда взбадривала его в самых безнадежных ситуациях.

Когда Патрик в свои восемь-девять лет навещал отца, разрываясь между страхом и безграничной верностью, Дэвид говорил только об одном: он хочет умереть и дать сыну последние наставления.

— Я, скорее всего, долго не протяну, — хрипел он. — Может быть, мы видимся последний раз.

— Нет, папа, не говори так, — умолял Патрик.

А дальше начинались всегдашние сентенции: наблюдай за всем… никому не верь… презирай мать… прилагать усилия — вульгарно… в восемнадцатом веке все было лучше.

Год за годом Патрик выслушивал Дэвида в уверенности, что это последние слова отца, квинтэссенция его мудрости и опыта, которые надо бережно сохранить, несмотря на очевидные свидетельства, что отцу его взгляды никакого счастья не принесли. Впрочем, стремиться к счастью тоже было вульгарно. Вся система, как многие другие, была исключительно стройна и логична, если только принять на веру ее основные положения.

Если отец все же вставал с постели, получалось еще хуже. Они шли в деревню за покупками. Отец был в старой зеленой пижаме, коротком синем пальто с якорями на пуговицах и темных очках с веревочкой, привязанной к дужкам. Наряд дополняли тяжелые ботинки на шнуровке, как у местных трактористов. Еще Дэвид отпустил снежно-белую бороду и всегда брал для покупок оранжевую нейлоновую сумку с потускневшей золотой ручкой. Патрика принимали за его внука, он запомнил стыд и ужас, а также упрямую гордость за то, что сопровождает в деревню эксцентричного отца.

— Я хочу умереть… я хочу умереть… я хочу умереть, — быстро пробормотал Патрик.

Это совершенно никуда не годилось. Он не мог быть человеком, который был тем человеком. Действие спида вернулось, принеся с собой угрозу ясного сознания и бурных чувств.

Они подъезжали к отелю, так что решать надо было быстро. Он подался вперед и сказал таксисту:

— Я передумал. Отвези меня на Восьмую улицу между авеню Си и Ди.

Китаец-таксист недоверчиво глянул на него в зеркало заднего вида. Отель «Пьер» и авеню Ди — это небо и земля. Кому придет в голову такая внезапная перемена планов? Только нарику или несведущему туристу.

— Авеню Ди нехолосая, — сказал он, проверяя вторую теорию.

— Я на это и рассчитываю, — ответил Патрик. — Вези меня туда.