Патрульные апокалипсиса

— Вы чертовски правы, — согласился полковник. — Но я все равно попробую его допросить.

— Будьте осторожны, у него давление зашкаливает, — что, надо думать, в порядке вещей, учитывая, кто он... вернее, кем он был. Когда падают великие мира сего, они приземляются с треском.

— А вы знаете, кто он, кем был?

— Конечно. Его узнал бы каждый, кто учился на врача. Особенно, кто слушал лекции по нейрохирургии.

— Просветите меня, доктор, — попросил Витковски, глядя на врача.

— Он был знаменитым немецким хирургом. Правда, вот уже несколько лет я ничего о нем не слышал, но прежде он специализировался на болезнях мозга. Тогда говорили, что он вылечил больше пациентов с отклонениями в мозговой деятельности, чем любой другой врач в мире. Причем скальпелем, а не лекарствами, от которых столько побочных эффектов.

— Так почему этого гения, будь он трижды проклят, послали в Париж убивать, когда он в цель с двух шагов попасть не может?

— Откуда мне знать, полковник? Скажи он сам что-нибудь об этом, я и то не понял бы.

— Все правильно, но толку мало, доктор. Пустите меня к нему, пожалуйста.

— Конечно, но помните — я буду следить. Увижу, что наступит критическое состояние — а рубашка регистрирует давление, пульс, кислород, — вы уходите. Понятно?

— Я не могу так легко подчиняться приказам, когда речь идет об убийце...

— Моим подчинитесь, Витковски, — резко прервал его врач. — Моя задача — чтоб он жил. Пусть хоть для вашей пользы. Мы друг друга поняли?

— Выбора у меня нет, верно?

— Верно. И посоветую вам разговаривать с ним спокойно.

— В подобных советах я не нуждаюсь. Полковник сел на стул у кровати. Он спокойно сидел, дожидаясь, когда дезориентированный Крёгер поймет, что он здесь.

— Guten Abend, Herr Doktor. Sprechen sie Englisch, mein Herr?[86]

— Вы прекрасно знаете, что говорю, — сказал Крёгер, пытаясь выпутаться из смирительной рубашки. — Почему на мне этот унизительный наряд? Я врач, знаменитый хирург, почему же со мной обращаются, как с животным?

— Потому что семьи двух ваших жертв в отеле «Интерконтиненталь» уж точно считают вас диким зверем. Может, выпустить вас, чтоб вы испытали на себе их гнев? Уверяю, смерть от их рук окажется более мучительной, чем казнь.

— Произошла ошибка, сбой... трагедия, и все из-за того, что вы прячете врага человечества!

— Врага человечества?.. Это очень серьезное обвинение. Почему это Гарри Лэтем — враг человечества?

— Он сумасшедший, опасный шизофреник, надо прекратить его мучения или дать лекарства, чтобы упрятать его в клинику. Разве Моро не сказалвам?

— Моро? Из Второго бюро?

— Конечно. Я все ему объяснил! Он не связался с вами? Он, конечно, француз, а все они такие скрытные.

— Я мог пропустить его сообщение.

— Понимаете, — сказал Крёгер, по-прежнему не прекращая попыток отделаться от рубашки, но уже сидя на кровати. — Я лечил Гарри Лэтема в Германии — где, не важно, — я спас ему жизнь, но вы должны меня к нему доставить, чтоб я сделал ему укол теми лекарствами, что были у меня в одежде. Только так он сможет жить дальше и служить вашим целям.

— Звучит заманчиво, — сказал Витковски. — Он привез список, знаете? Несколько сотен имен...

— Кто знает, где он их взял? — прервал его Герхард Крёгер. — Он путешествовал с вконец опустившимися наркоманами Германии. Может быть, какие-то имена правильные, а многие и нет. Потому-то вам надо устроить мне встречу с ним где-нибудь на нейтральной территории — чтоб мы узнали правду.

— Господи, да вы на все готовы, лишь бы добиться своего!

— Was ist?

— Вы прекрасно знаете was ist, Doktor... Давайте-ка сменим тему, о'кей?

— Was?

— Поговорим о вашем отце, вашем Vater, не возражаете?

— Я никогда не обсуждаю своего отца, сэр, — сказал Крёгер, глаза его ничего не выражали, он уставился в пустоту.

— А надо бы, — настаивал полковник. — Видите ли, мы провели проверку всего, что касается вас, и считаем, что ваш отец — герой, человек, сознательно совершивший героический поступок.

— Nein! Ein Verraler![87]

— Мы так не считаем. Он хотел спасти жизнь немцам, англичанам, американцам. Он прозрел в конце концов, увидел, что кроется за болтовней Гитлера и его головорезов, и решил об этом заявить, рискуя жизнью, смертельно рискуя. Он настоящий герой, доктор.

— Nein. Он предатель фатерлянда! — Крёгер вертелся в своей рубашке взад-вперед на кровати, как человек, испытывающий страшные страдания; немного спустя у него хлынули слезы. — Сначала в Gymnasium, потом в Universitat[88]меня донимали ребята, а часто и били, упрекая: «Твой отец предатель, мы знаем!» и "Почему американцы сделали его Burgermeister[89], когда никто из нас этого не хотел?" Mein Gott, какие муки!

— И вы решили наверстать упущенное отцом — так, герр Крёгер?

— Вы не имеете права меня допрашивать! — завизжал хирург, глаза его покраснели и набухли от слез. — Все люди, даже враги, имеют право на частную жизнь!