Пацан казанский

Заточку Ильяс положил под матрас. И хотел протереть простыней черпало, на котором остались его «пальчики», но не успевал.

Авторитет смерил его взглядом, посмотрел на обмороженного, на длиннорукого.

— Пряничков захотелось?

— Так это, статья у него лохматая, — пискнул обмороженный.

— Два двенадцать у меня! — мотнул головой Ильяс.

— Разберемся.

Авторитет повернулся боком к Ильясу и повел головой, увлекая за собой. Один «бык» пошел с ним, другой остался разбираться с отморозками. Ильяс, как был босиком, пошел за низкорослым по холодному полу — в умывальню, где авторитет повернулся к нему лицом. Роста ниже среднего, худощавый, но сколько силы во взгляде. На темном загрубелом лице история суровой лагерной жизни — шрамы, складки, морщины.

— Я Зиндан, — сказал он, пристально глядя на Ильяса.

— Слышал.

За зоной смотрел Губа, но Ильяс успел узнать и про его окружение. Зиндан — правая рука смотрящего.

— А я о тебе нет! — отрезал авторитет.

— Ильяс я, с Казани.

— Вертухая откуда знаешь?

Зиндан хмурил брови, требуя от Ильяса быстрого и точного ответа. Тянуть резину вредно для здоровья.

— Слава это, мы с ним с одного двора… — сказал Ильяс.

Но Зиндан требовал продолжения.

— Его сестра кореша моего с зоны ждет… А брат сука…

— Сука? — повел бровью вор.

— Ну а кто он, если ссучился? Сначала отшился, потом вот…

— И что собираешься делать?

— Ничего.

— Ты же пацан! — Зиндан смотрел на Ильяса, но думал о чем-то своем. И думал напряженно, как будто головоломку разгадывал.

— Пацан, — не мог не согласиться Ильяс.

— Убей мента! — спокойно сказал авторитет.

Ильяс едва не открыл рот, потрясенно глядя на него.

— Если ты пацан, — пренебрежительно скривился Зиндан.

— Пацан!

Авторитет покровительственно кивнул и движением руки отпустил его.

В спальном помещении тишина, даже обмороженного не слышно, хотя у него дырка в колене. Может, на больничку отвели, если так, то сейчас начнется, начальство нагрянет, кум будет крутить, мутить. Ильяс вернулся на свою шконку, приподнял матрас, заточка на месте, он взял ее, снова отправился в умывальню.

Зиндан со своей свитой уже исчез, Ильяс тщательно вымыл заточку под краном. Это не нож, кровь под рукоять не затечет, вымыл и пошел. Убивать. Славу Бешметова. Но за что? За то, что его призвали во внутренние войска? С любым это могло случиться, и с Ильясом, и с Аркашей, если бы они не угодили на зону.

А если Слава сознательно сделал свой выбор, сам напросился во внутренние войска? Это, конечно, западло, косяк, но не убивать же его за это? Тем более что Слава так и оставался ему другом. Ильяс, конечно, будет это скрывать, может, никогда в жизни не назовет Бешметова другом. Но и предать никогда не сможет. А Зиндан пусть идет на хрен! Тем более что сроков никто не назвал. Глядишь, через пару дней все забудется.

Глава 4

Карантин еще продолжался, но арестантов уже выдергивали на комиссию — кум, начальник производства, — выспрашивали, вынюхивали, определяли, в какой отряд и где работать. Ильяса выдернули в числе первых, доставили в здание администрации, завели в класс политподготовки, а там только начальник оперативной части. Ильяс представился по полной форме: фамилия, имя, отчество, статья, срок.

— А чего это тебя к нам перевели, Хаджиев? — листая дело, спросил кривоносый, с желтушными глазами мужчина в капитанских погонах.

— По достижении совершеннолетия.

— А может, по достижении порога терпения. Сорок четыре взыскания, Хаджиев. И ни одного поощрения!

— На самом деле я хороший, — вздохнул Ильяс.

Он и в самом деле считал себя хорошим сыном. Сердце сжималось от тоски, когда он вспоминал, как мама восприняла его приговор, навзрыд плакала, но ни разу не посмотрела осуждающим взглядом. Обещала ждать и просила вернуться как можно скорей. И так хотелось освободиться через год, чтобы порадовать маму, чтобы пройтись по двору, весело поздороваться со всеми соседями, всем улыбнуться, никого не обидеть. Но условно-досрочное освобождение требовало примерного поведения в глазах лагерного начальства, а Ильяс не считал себя им чем-то обязанным. И вел себя как считал нужным. И как того требовал кодекс правильного пацана. И здесь он не собирался записываться в актив зоны.

— Вот и веди себя хорошо, — усмехнулся опер.

— Ну, буду стараться.

— Через пару лет выйдешь по УДО.

— Как это через пару лет? — опешил Ильяс.

— А ты не знаешь, кто Шведова заточкой пырнул?

— Не знаю.

— А я знаю… Мы все здесь знаем, Хаджиев… И то, что друга тебе бывшего заказали, тоже знаем!

— Да нет! — Ильяс не смог сдержать своих чувств.

— Сержант Бешметов Вячеслав Рудольфович, знаешь такого?

— Да не заказывал мне никто никого!

В дверь постучали, кум ничего не сказал, но в помещение все равно вошел Слава — без шинели, в «пэша», на левой стороне груди целая гирлянда значков, на правой — комсомольский значок. Передовик, отличник… Рожа!.. Ильяс неприязненно смотрел на него.

— Разрешите?

Капитан кивнул, поднялся, подошел к солдату, хлопнул его по плечу и вышел из класса. А Слава подошел к Ильясу, вынул из ножен на поясе штык-нож, положил на стол.

— Можешь начинать! — сказал он, не сводя с него глаз.