Пациент 35

А потом… я заметил то, что меня испугало, пожалуй, еще больше бомбы или мачете. История повторилась… Как тогда в вагоне эс-бана никто никак на НЛО не отреагировал, так и сейчас… Никто вокруг меня никак не отреагировал на поклоны и крики этого жуткого типа. Сидевшие напротив школьники даже глаза в его сторону не скосили, уставились в свои смартфоны как завороженные и ничего вокруг себя не замечали… Старушка, дремлющая всего в трех метрах от него — тоже никак не отреагировала. Только вздыхала и морщила нос, похожий на пуговицу. Семейная пара средних лет с другой стороны шепталась, шепталась… он показывал ей что-то на пестрых рекламных листках… а она согласно кивала.

Берлин, как известно, не подарок… европейская латрина… тут всякие люди встречаются… все это знают… держат себя в руках… стараются без нужды не привлекать к себе внимание. Но все-таки странно.

А он, тот… все сгибался, мел черными волосами пол и хрра-кал, хрракал…

Неужели я один его вижу и слышу?

Мурашки по коже…

На следующей остановке — Нёльднерплатц — мужчина вышел, в вагон вошли студенты и школьники и своим щебетом и воркованьем отвлекли меня от неприятных мыслей о согнувшемся человеке.

Забыл сказать. Ехал я тогда в аэропорт Щёнефельд, встречать одного знакомого знакомых, который должен был мне кое-что передать. Кое-что весьма необычное.

Да, да, весьма необычное и ценное.

На остановке Осткройц я вышел, поднялся на эскалаторе на верхний этаж и успел ввинтиться в уже отходящий поезд эс-бана на Цойтен.

Там было тесно и душно. Пахло потом и несвежим дёнером-кебабом.

Передо мной стоял бородатый парень и ел это изобретение немецких турок. В роскошной его бороде застряли куски пищи. Я узнал и чесночный соус. Бее…

Парень ел, не торопясь, беседуя с худенькой девушкой, которая тоже что-то жевала. У девушки не было бороды, но были подслеповатые глаза, некрасивая фигура… лицо ее не скрывало типичные для берлинцев туповатость и серость. Она явно не была ни студенткой, ни туристкой… работала… и по-видимому не много получала, бедняжка. Собеседник ее, напротив… обладал, несмотря на юные годы, солидным брюшком, одет был почище, посматривал на нее покровительственно и немножко пакостно. В маленьких его глазках роились желтоватые искристые мушки… Наверное, уже оттрахал ее, и не раз. Она ему дает, потому что надеется на брак, а он ее презирает и никогда на ней не женится. Обычное дело.

После того, как он доел дёнер, обсосал со свистом жирные пальцы…

Неожиданно я понял, кого он мне напоминает. Ким Чен Ына, сына балерины, великого наследника, а ныне, председателя, маршала и прочая… главу любимого государства русских патриотов, Северной Кореи.

Берлинский Ким Чен Ын достал из сумки еще один дёнер в упаковке, тоже не свежий, судя по запаху. Начал пожирать и его.

Неожиданно бросил взгляд на меня и заметил наверное мою невольную брезгливую гримасу. И тотчас же бородатая его рожа… осклабилась высокомерием и злобой… он наклонил голову и прорычал: Хррак, хррак, хррак…

Затем согнулся, опустил голову ниже брюха… его позвоночник хрустнул… и он бессильно повалился на пол. Его спутница присела рядом с ним, попыталась его поднять, щупала пульс.

Двери вагона раскрылись и я вышел.

Ноги несли меня… подальше от бородатого и его спутницы.

Через минуту к противоположной платформе подошел поезд на Шёнефельд. Я вошел в вагон и занял место у окна. Поезд тронулся, а цойтенский поезд так и остался стоять… видимо, машинист ожидал прибытия скорой.

После станции Альтглинике мой вагон опустел, только какой-то инвалид дремал в своей коляске на другом конце вагона.

Я закрыл глаза… представил себе, что лечу над Тихим океаном. А внизу — дельфины прыгают, играют. И перламутровые барашки на аквамарине…

Внутренний голос прошептал мне: Не расслабляйся…

Тут ко мне подскочил клоун в пестрой одежде. Юркий и гадкий. Видимо, из другого вагона притащился. Показал мне фиолетовый язык с белыми пупырышками… начал танцевать…

Мерзкий этот паяц, своим кривляньем явно имитировал земные поклоны. Отплясав, нагло попросил у меня денег.

Денег я ему не дал. А он. когда понял, что ничего не получит. скорчил плаксивую мину и… залился притворными слезами. Черными, как воронье крыло. А затем, гадко паясничая, заорал во всю глотку: Хррак! Хррак! Хррак!

И смылся.

Перед самым аэропортом ко мне подкатил на своей коляске тот самый инвалид.

Посмотрел на меня, сморщился как старый лимон и пропищал пропитым, гнилым голосом: Газеты читаешь? Новый господин пришел на Землю. Он тебя видит, он видит все! Что уставился, кусок дерьма! Ты сдохнешь раньше меня. Дай десять евро, ублюдок!

А затем, мне показалось — неожиданно для себя самого — выпучил глазищи и заревел: Хррак! Хррак! Хррак!

Быстро поехал к выходу. Даже не оглянулся.

Мне так хотелось догнать его и опрокинуть коляску, но я не стал этого делать. Хлопот не оберешься. Пусть живет.

Вышел из поезда и побрел, как и все, к аэропорту вдоль изящно изогнутой стеклянной стены. Сырой и холодный ветер залезал через все щели под одежду как гнус. В ушах гремело адское эхо.