Пациент доктора Паарелбакка

— Вопросы ко мне есть? — спросил затем начальник.

— Все ясно, товарищ начальник, — ответил я.

— Детали обсудите с товарищем Плихтой. В вашем распоряжении три дня, товарищи.

* * *

Эти три дня дали нам возможность основательно по-работать.

Прежде всего мы тщательно отшлифовали легенду. Переворошили ее до мельчайших подробностей, стараясь предугадать самые неожиданные варианты. Обнаружили две ошибки.

И вот наконец я внимательно оглядываю пивную, куда мы jfemmra зайти с Вацлавом Плихтой. Звякают кружки. Из-за облака табачного дыма, заполняющего зал, доносятся хриплые голоса. Их обладатели знают буквально все и в равной степени со знанием дела решают и проблемы народного хозяйства, и спорта, и кролиководства. Дым клубами плывет к открытому окну, лица вырисовываются четче, затем снова скрываются во мгле.

Я смотрю на них секунду, быть может, две. И вдруг у меня перехватывает горло.

— Слушай, Вацлав, а ты никогда не думал, что наше учреждение, вероятно, единственное, сотрудники которого не завидуют своим коллегам, отправляющимся в служебные командировки на Запад?

Он улыбается, потом кладет мне на плечо руку и говорит:

— Ну, пока! Привет, дружище!

— Поздравляю вас, господин доктор! — обратился ко мне по-немецки Готфрид Ауфдермауэр, — начальник отдела полиции для иностранцев кантона Люцерн. — Департамент юстиции и полиция идут навстречу вашей просьбе о предоставлении политического убежища.

У него была узкая, какая-то лисья физиономия, зачесанные назад волосы и темные глаза, близко сидящие у тонкого острого носа.

Стряхнув с белоснежного манжета воображаемую соринку, этот человек со столь странной фамилией, означающей в буквальном переводе «на стене», поклонился и продолжал:

— Получите, пожалуйста, документы!

Он протянул мне продолговатую книжечку. На ее серой обложке из плотной бумаги было напечатано: «Аус-лендераусвейс» — удостоверение личности иностранца. Затем господин с лисьей физиономией вручил мне синий паспорт для заграничных поездок, введенный согласно договору о политических беженцах от 12 июля 1950 года.

— А вот здесь распишитесь, пожалуйста! — сказал он, указывая на соответствующую графу бланка. Отчетливым, механическим голосом, в котором слышался швейцарский диалект, он предупредил меня, что я не смею менять ни местожительства, ни места работы без разрешения соответствующего отдела полиции. Затем, понизив голос, он продолжал уже как бы доверительно: —Для вас, господин дэктор, это, конечно, простая формальность. Согласно решению федерального парламента с сентября 1668 года мы в принципе не ограничиваем чехословацких беженцев в выборе и смене места работы и профессии. Так что в этом смысле вы можете не опасаться.

На этом лимит официальной гуманности был исчерпан. Затем человек с фамилией «На стене» растолковал мне, что я не смею заниматься никакой политической деятельностью — в Швейцарии она запрещена политическим беженцам под угрозой лишения права убежища. Точно так же я буду лишен права убежища, если вступлю в контакт с представительством своей родины.

Он произнес все это плавно, связно, не сбиваясь, более того, ни разу не запнувшись. Как будто включил где-то внутри себя магнитофонную ленту.

Стояло позднее лето.

Надвигались вечерние сумерки. С улицы доносился глухой рокот автомобилей, проносившихся по перекрестку, который отделял «Люцернер-банк», часовой магазин «Патек-Филип» и ювелирный магазин фирмы «Бухерер», пристань для яхт, моторных лодок и туристских пароходов в бухте Фирвальдштетского озера от доходных домов, дешевых кабаков, турецких, итальянских и испанских лавчонок на Базелынтрассе.

— С той минуты, как удовлетворена просьба о предоставлении вам политического убежища, вы можете подыскивать себе квартиру и работу, — продолжал полицейский чин.

— Благодарю! Это просто замечательно. Я беспредельно рад, господин комиссар. Еще раз сердечно благодарю вас!..

Он поглядел на меня.

В его темных, словно затянутых пленкой глазах, казалось, блеснула вдруг искра интереса. Да, действительно: всего лишь блеснула, и действительно лишь искра. Сразу смекнув, что к чему, я сказал себе: «Осторожно, Блажек! Не перегибай…» Хотя, само собой разумеется, я был рад покинуть комнатушку в мансарде второразрядного отеля «Бэрен» со скрипучим дощатым полом, продавленной постелью и окном, выходящим к вентиляционной шахте, из которой разило кухонным чадом и отбросами — прибежище, где я жил как «беженец» из Чехословакии за счет благотворительного общества, имея право на ежедневное трехразовое питание и пятьдесят франков в месяц на карманные расходы.

— Как только вы найдете работу, вам надлежит в соответствии с вашими возможностями ежемесячно выплачивать затраченные на оплату вашего жилья и питания средства, которые были израсходованы благотворительным обществом, — сказал Готфрид Ауфдермауэр. — Вы согласны?

— Разумеется, господин комиссар, — ответил я.