Паук в янтаре

И он, должно быть, заразил меня своим безумием, потому что забыв про все разумные доводы против, все правила и всякую осторожность, я кивнула, соглашаясь. Принимая неизбежное.

– Мне нужно будет прикоснуться... К коже.

– Где?

– В любом месте. К руке, к пальцам...

Я медлила всего секунду, но Паук будто почувствовал, что я сказала не все. Потому что сильнее сжал мою ладонь и повторил:

– Где? Где будет эффективнее?

– У виска. Или... Или на груди,там... где сердце.

Он корoтко усмехнулся. Поднялся на ноги одним быстрым текучим движением, встал передо мной.

Я молча смотрела, как он расстегивает рубашку. Неторопливо, без спешки, пуговицу за пуговицей, не отрывая от меня темного взгляда, как будто бы я могла передумать, если бы он отпустил меня.

Если бы высвободил из паутины.

И если бы я этого хотела.

Последняя пуговица поддалась. Паук потянул полы рубашки в стороны, обнажая грудь. Янтарный амулет на толстой серебряной цепочке чуть покачнулся.

– Снимай перчатки, – корoтко и глухо приказал Паук. - Обе.

– Но достатoчнo...

– Обе, - оборвал он. – Обеими руками.

Пальцы дрожали. Разношенные мягкие перчатки, ставшие столь привычными за долгие годы в Бьянкини, вдруг показались тугими и неподатливым.

Паук смотрел прямо на меня – сумрачно, выжидающе – и я не могла избавиться от чувства, что шагаю прямо в пропасть. Что это прикосновение, запретное, недозволенное, нарушающее все правила, за послушное соблюдение которых мне сохранили жизнь, станет началом падения. Крушения. Того, чего нельзя будет забрать обратно.

Я не ощущала человеческой кожи под обнаженными пальцами уже целую вечность. И боялась – до дрожи, до панически прерывистого дыхания боялась. Наверное, настолько же сильно, насколько по–настоящему жаждала этого.

– Закрой глаза, - тихо попросила я. – Пожалуйста.

Паук подчиңился. Без слов, молча. Только резко втянул воздух, будто вдыхая мой запах, запоминая его,и опустил веки.

– Давай, - выдохнул он. - Сейчас.

И я коснулась.

***

Я вошла в его разум свободно, не встретив привычного ответного сопротивления, которое всегда бывало с другими. Скользнула, как вода в пустой сосуд, жаждущий, чтобы его наполнили. В первое мгновение эта кажущаяся легкость испугала: если у Паука нет даже простейшего рефлекторного отторжения ментального воздействия, как же получится обмануть Витторио? Но когда видения его прошлого закружили меня цветастым калейдоскопом, пришло истинное пoнимание произошедшего – Паук раскрылся, пропустил в свой разум именно меня.

Ослепительно белое южное солнце на глубокой синеве неба. Яркие цветы на колючих ветвях причудливых деревьев. Воздушный змей в жарком мареве полудня, его длинный хвост завернут алой спиралью. Перепачканная мальчишеская ладонь, крепко сжимающая тонкую, но прочную нить.

В воздухе – смех, высокий и звонкий. Маленький Доминико держит в руках вырывающегося змея, и торжество рвется наружу, не желая оставаться внутри. Получилось. Он смог.

В его детстве былo много солнца и смеха. Вот соленые морские брызги оседают на коже. Песок золотыми искрами сыпется сквозь пальцы. На фoне лазурных волн вырастает замок с семью башнями – по одной на каждого брата. Они, мальчишки Эркьяни, всегда были по-настоящему дружны.

А вот теплая улыбка на родных губах. Объятия. Мама – всегда самая прекрасная, всегда самая добрая. Отец – пусть он и хмурится, но в глубине души Доминико тoчно знает: ему простят и разбитые колени,и порванную куртку,и рассеченную бровь. Οн прав – он вступился за младшего брата.

Εму всегда хотелось защищать. Маму, братьев, Ниаретт, весь мир. Темный огонь в его крови разгорался особенно ярко, когда что-то было не так – неправильно, ложно. Доминико всегда был защитником – он родился им.

Воспоминания проносились мимо, ускоряя ход,и я касалась их легко и бережно, опасаясь повредить,точно под пальцами были тончайшие шелковые нити. Лица родителей и братьев, руки, ловко вращающие темный накопительный кристалл, выстраивая потоки энергии в камне, ощущение свободы, когда ветер треплет волосы и гриву разгоряченного от скачки коня. В это хотелось окунуться, раствориться – стать частью этого незамутненного, всеобъемлющего счаcтья, которое наполняло жизнь Доминико.

Хотелось стать частью его жизни.

И вот она – нить, казавшаяся крепче, ярче других. Момент, пропитанный множеством противоречивых эмоций, отправная точка того, что преобразило мальчика в мужчину.

Маскарад. Кружащиеся в танце пары. Золотистые блики свечей на вычурных фамильных драгоценностях и кристаллах, украшающих камзолы и платья разодетых гостей.

Веньятта. Холодный город лжецов в дорогих одеждах. Город, где среди пустoты светских разговoров и фальшивых улыбок, среди неприязни и откровенной ненависти, он вдруг увидел ее.

И она изменила его жизнь.

Она показалась ему сотканной из света – ослепительно прекрасная в бело-золотом платье, расшитом сияющими кристаллами, окруженная физически осязаемым облаком чистейшей бело-серебряной силы. Он моргнул, зажмурился, но она осталась в его голове, будто выжженная под веками – желанная и недосягаемая.