Паутина

Пащенко опросил старых соседей Долидзе по улице. Среди них нашлись такие, кто помнил Резо, его довоенных дружков и даже знали, где живут. Дружков было четверо. Трое давно покончили с прошлым, работали, жили семьями. Четвертого же никак найти не удавалось. По старому адресу он не проживал. Новые жильцы сказали, что дом купили в прошлом году, а старая хозяйка приобрела себе другой. В адресном бюро, однако, ни она, ни ее сын не значились. Видно, еще не прописались по новому адресу. Вот и надо было найти купчую этой женщины, и тогда стал бы известен адрес матери и сына.

Когда машина подъехала к нотариальной конторе, Пащенко постучал кулаком в заднюю стенку кабины.

— Вы не заснули там? — спросил он Задворного и Карова, выходя из кабины.

— Разве вы дадите заснуть, товарищ капитан? — улыбнулся Задворнов.

— Вы же с Николаевым хотели познакомиться с местной экзотикой. Поедете в Москву, расскажете.

Во всем здании нотариальной конторы светилось единственное окно на первом этаже.

— Остаетесь за старшего, лейтенант. Поработаете с документами. Поторопитесь! Надо найти купчую. Ребята скажут, какую именно. Когда найдете, сразу позвоните Пикаеву, он будет ждать.

Каров громко постучал в светящееся окно. В нем сразу же возник силуэт человека. Он приложил к глазам ладонь козырьком и, видимо, узнав Пащенко, приветственно махнул рукой.

— Задали мы вам работенку, — извиняюще заговорил Пащенко, здороваясь за руку с помощниками-студентами Горно-металлургического института.

— У них документы не разложены по годам. Говорят, полка обломилась, вот они и перемешались. Мы сегодня почти и не искали купчую, выбирали 1949 год. Многовато получилось.

— Разберемся, — обнял Пащенко за плечи худенького паренька, который ответил ему. Скажите ваши адреса, мы развезем вас по домам. Только не отказывайтесь, все равно развезем…

Потом ехали к Алешину с включенными фарами, подсвечивая себе подфарниками.

Саша искоса глянул на шофера. Тот сидел за рулем, сосредоточенный, предельно внимательный к дороге.

«Видно, он хороший исполнитель», — подумал Саша, и эта мысленная реплика резко изменила ход его размышлений.

Если бы у Саши спросили, какой у него характер, он без раздумий ответил бы — рабочий. И это была бы правда, не очень интересная, зато честная. Он не знал себя в личной, семейной жизни, а когда в часы мечтаний об этих радостях пускался в размышления, то на ум приходили серьезные опасения, что и в личной, семейной жизни окажется таким же исполнителем, каким был в работе.

Саша никогда не мнил себя генератором идей или гениальным сыщиком, для которого нет ничего невозможного в розыскной работе. И себе, и другим он без всякой рисовки в этом признавался, но он также знал, что чистых исполнителей в розыскном деле не бывает. Ему дают конкретное задание, а как он спланирует свою работу, какие изберет средства, методы, приемы, будет зависеть больше от него. На каждом шагу надо самостоятельно принимать решения, и от того, как он поступит, может прийти или не прийти успех в выполнении заданий и другими… Почему-то он вспомнил войну и подумал о том, что исполнять свой долг на фронте — это значило хорошо воевать. И сейчас они тоже на фронте, только он незримый и неслышный для тех, кто живет себе честно и спокойно, работает, учится, растит детей… И ни сном, и ни духом ни ведают они, что есть в окружающей их жизни Александр Пащенко — бывший боевой офицер, а теперь боец этого невидимого фронта. И работа эта, хоть и трудная, но она его, Пащенко, личная жизнь, а легкой жизни ему не надо. И если судить о нем, как чекисте, по высоким меркам, то сделал он еще так же мало, как и прожил. Война, боевые награды — не в счет, это было у всех его сверстников… Саша улыбнулся, но тут же, застеснявшись шофера, согнал улыбку с лица.

Он никогда и никому не рискнул бы говорить вслух то, что сказал себе. Саша стеснялся высоких слов и в обыденной жизни, и на трибуне. На фронте, когда он вступал в партию, политрук продиктовал ему заявление, где было сказано: «Прошу принять меня в ряды членов великой ленинской партии большевиков, так как я хочу бить ненавистных фашистов с полным сознанием своего коммунистического долга и даю слово, что никогда не отступлю от святых идеалов партии». Пащенко попросил у политрука чистый лист бумаги и написал свое заявление: «Прошу принять меня в члены ВКП/б, так как мой кандидатский стаж истек, и я хочу быть коммунистом, как мой отец».

Но в какие-то минуты у него возникала потребность назвать своими словами то, что было для него самым дорогим и самым высоким. Сегодня причиной тому были, наверное, нелегкий день, неудача на его исходе, пустой, тихий и поэтому казавшийся особенно беззащитным, как спящий младенец, город и острое чувство личной ответственности за него, внезапно возникшее у Саши.

Глава девятая. Когда город спал…