Паутина

Бригада зашумела. Было в ней всего семь человек, но поговорить, пошуметь они умели. Заседали тут же на стройке складского помещения, на свежем воздухе.

— Может, ты что-нибудь скажешь? — обратился к Ивану его напарник — тоже плотник Феликс. Несмотря на то, что от прогулов и пьянок Ивана больше всего страдал именно Феликс, потому что ему приходилось работать за двоих, Феликс чаще выгораживал Ивана, чем жаловался на него. Должен же человек, говорил он в бригаде, понять хорошее к себе отношение. Но Феликс ошибался. Сам он котировался у Ивана как «фраер, на котором можно ездить».

Иван нехотя поднялся. В душе у него не было ничего, кроме свинцово-тяжкой злобы к этим людям, никак не могущим понять, что работа для него — ненавистное ярмо, что они живут в разных сторонах жизни и что никогда не поймут друг друга.

Ивану очень хотелось сказать им все это в лицо, заматериться самым страшным образом, уйти, не оглядываясь, и сразу на веки вечные забыть о них. Но если его выгонят с работы по статье и сообщат об этом в милицию, то снова дома появится участковый, будет воспитывать, быть может, нарочно ловить его на толчке и упрячет за решетку. Две судимости есть, что им стоит добавить еще одну. Тогда эта дура Зойка совсем останется беспризорной.

— Ну чего молчишь? — спросил кто-то за спиной Ивана.

— Будешь работать или нет! — добавила Вера.

— Буду, — тяжело уронил Иван.

И тут вдруг стало ему пронзительно обидно за себя и за этих людей. За себя потому, что он не может быть и не хочет другим, а за них потому, что они этого не понимают. Потянуть два срока, посидеть в тюрьмах, лагерях, среди воров, мошенников, среди жестокостей, пропитаться всем этим и стать таким же, как они: радоваться, что ты вкалываешь, зарабатываешь и снова вкалываешь, чтобы всего-навсего… существовать. Это же совсем не для него!

— Вы что, не идете в театр? — крикнул пробегавший мимо стройки комсомольский вожак завода.

На сегодня был назначен коллективный поход в русский драмтеатр.

— Э-э-э, — спохватился Жека и глянул на часы, — Пора заканчивать, я лично собираюсь в театр. Сколько мечтал посмотреть «Ревизора».

— А мы что, лысые? — обидчиво спросила Вера. — Мы тоже хотим посмотреть «Ревизора».

— Так иди, — пожал плечами Жека. — Что, я против?

— Так поверим Ивану или нет? — спросил Цопанов. — Что-то он не очень обещает исправиться.

— Месяц! — отрубил Бабенко — самый пожилой член бригады. — Если в течение месяца у Ивана будет хоть один прогул, пьянка или кто-то еще хоть раз увидит на рынке с торгашами, увольняем по статье и посылаем официальную бумагу в милицию. Пусть там прижмут его как следует за его толчковые делишки. Тогда он не будет прикрываться своей работой. Сейчас, небось, козыряет, что работает на заводе. Еще попадется на спекуляции, и будет позор всей нашей бригаде… — Бабенко говорил уверенно, резко, то и. дело разрубая воздух правой рукой, в которой так и держал свой мастерок.

По всему было видно, что бригада одобряет предложение Бабенко, и поэтому не голосовали.

— Второй вопрос у нас короткий, товарищи, — снова поднялся Цопанов. Лицо его было темное от навечно въевшихся в него пороховин, кроме того, бригадир страдал кособокостью.

Цопанов всю войну провоевал в танке стрелком-радистом, и уже в самом конце войны вражеский снаряд пробил бронь тридцатьчетверки. Цопанов чудом остался жив, но ему пришлось больше года пролежать в госпитале после того, как хирурги залатали поврежденное во многих местах тело танкиста. Особо тяжелым было ранение в правый бок: потому-то Цопанов и остался кособоким.

— Многие бригады на заводе, — продолжал бригадир, — пересмотрели свои решения по подписке на Государственный заем. Каждый сознательный советский человек, патриот, — подчеркивая слова, говорил Цопанов, — понимает, что, помогая государству, он помогает самому себе. Смотрите: карточная система у нас уже отменена, сейчас мы зарабатываем намного больше, чем даже год назад. Мы лучше одеваемся, питаемся, вон уже рвемся в театр, тянемся к модной одежде, рабочие наши получают новые квартиры. И это правильно, потому что государство — это мы. Государству нужны деньги, чтобы строить новые заводы, фабрики, города… Да что говорить, сами знаете, сколько было разрушено фашистами проклятыми. И все надо строить заново. Возьмите сейчас наш город: куда ни сунься, везде строят. То завод, то жилой дом, то школу для наших детей, новую трамвайную линию прокладывают, то дорогу… Одним словом, — махнул рукой Цопанов, — я подписался на две зарплаты.

— Пиши так всем, — сказал Бабенко в полной уверенности, что выразил общее мнение.

— Записал, — улыбнулся Цопанов, — Вот я понимаю — это сознательность. Собрание считаю закрытым. До встречи в театре.

Иван шел к проходной вместе с Феликсом.

— Ты как насчет театра? — спросил тот. — Любитель?

— Пошел бы, да мать больная, — соврал Иван.