Паутина

Фелисити посмотрела на землю. Среди разных сорняков она увидела несколько кустиков того растения. Один из них был уже раздавлен металлическим цилиндром.

— Ой, — воскликнула Мариель, — вы уничтожили эти цветы, а мы как раз и пришли за ними…

— Пожалуйста, соберите их, я не возражаю, — ответил парень.

— Но мы хотим выкопать их с корнями, чтобы потом посадить в саду, — чуть не плача объяснила девочка. — Ведь они такие красивые!

— Это точно, — согласился парень, — но вы опоздали, я их уже опрыскал. Нельзя же было допустить, чтобы они разрослись и засорили поле! Но вы можете набрать букет — этот гербицид не ядовитый, он состоит из каких-то гормонов, которые не позволяют растениям развиваться, и они гибнут. Удивительные вещи придумывают теперь ученые, верно? Никогда не знаешь, что им придет в голову!

Мисс Фрей и Мариель собрали по небольшому букетику обреченных цветов. Они все еще были восхитительны и не утратили свой тонкий аромат.

— Какие они красивые, — повторила Мариель с грустью в голосе.

Фелисити обняла ее за плечи.

— Да, они очень красивые, и они погибли. Но главное — это то, что они появились. Это замечательно! Значит, они будут расти — если не здесь, на этой опаленной земле, то где-нибудь еще. Природа возьмет свое!

Реактивный самолет пронесся с воем над их головами, разрывая воздух. Мариель закрыла уши руками. Фелисити же стояла, подняв кверху голову и смотрела, как самолет удалялся, становясь все меньше и меньше на фоне потревоженного неба. Она подняла руку с букетиком цветов и погрозила им нарушителю спокойствия.

— Вот мой ответ вам, бандиты, — это сильнее вас, со всеми вашими взрывами и клубами дыма!

Мариель отняла руки от ушей.

— Я их ненавижу, ненавижу! — сказала она, провожая глазами серебристую точку в небе.

— Я тоже их ненавижу, — согласилась мисс Фрей, — но я их больше не боюсь, потому что я верю в силы Природы: эти цветы — доказательство тому. Они мое оружие в борьбе со злом, мой эликсир жизни. Как сказал поэт:

Это вино из цветов, сердцу милых, —
Оно обладает целебною силой…

Неиспользованный пропуск (Пер. с англ. М. Бирман)

Умирать в семнадцать лет ужасно романтично, если, конечно, при этом соблюдать все надлежащие приличия. Лежишь вся такая красивая, хоть и немного бледная, с одухотворенным лицом, утопая в подушках; оборочки нейлоновой сорочки выглядывают из-под ажурной шерстяной кофточки; волосы мерцают в свете ночника. Тонкая рука покоится на розовом шелке одеяла…

А какая выдержка, какое терпение, благодарность ко всем проявляющим о тебе хоть малейшую заботу, полное прощение докторам, чьи надежды ты не оправдала, сочувствие к оплакивающим, смирение, твердость духа… Нет, это все просто восхитительно, печально-романтично и не так уж страшно, как принято считать, особенно, если ни минуты не сомневаешься, что попадешь прямо в рай. А в этом Аманда не сомневалась никогда.

Как ни старалась, она не могла припомнить о себе ничего заслуживающего упрека. Те два или три мелких грешка, совершенные в раннем детстве, вроде подобранной на улице монетки, на которую она купила конфет, или яблока, свалившегося с телеги прямо ей в руки, или даже страх признаться в том, что это она воткнула булавку в стул Дафнии Дикин, не станут препятствием, уверил ее преподобный отец Уиллис, к тому, чтобы ей выдали пропуск прямо в рай. Таким образом получилось, что у нее даже были некоторые преимущества перед теми, кому предстояло прожить долгую жизнь и не раз согрешить. Забронированное место в раю, безусловно, должно было компенсировать ранний уход из жизни.

Однако ей очень хотелось представить, что же ожидает ее на небесах. Хотя преподобный отец Уиллис был совершенно уверен в существовании рая, он говорил о нем лишь в общих чертах, не вдаваясь в подробности и стараясь увильнуть от настойчивых расспросов Аманды.

По правде сказать, получалось, что все окружавшие Аманду или ничего не знали о рае, или отказывались обсуждать его устройство. Так лечивший Аманду доктор Фробишер признавал свое полное невежество в этом вопросе и всегда старался направить беседу в менее, как он выражался, мрачное русло, хотя Аманда никак не могла взять в толк, почему разговор о таком волшебном месте, как рай, считался мрачным. Примерно то же самое получалось и с мамой. Стоило Аманде завести речь о рае, как глаза миссис Дэй затуманивались, она лепетала что-то невразумительное и тотчас предлагала дочери побеседовать о чем-нибудь более веселом.

Но, несмотря ни на что, все-таки было приятно сознавать, что тебя признали достойной рая и никто об этом даже не спорит. Ее болезнь кто-то назвал медленным угасанием, но самой Аманде приятнее было думать о себе, как о цветке, роняющем лепестки один за другим, пока однажды не останется ничего, а все вокруг будут плакать и говорить, какой она была терпеливой и мужественной и как теперь ей должно быть хорошо на небесах…