Это было скверное лето. Так же, как и Мортоны, мы лишились трех полей, всего же в районе выжгли в тот сезон около тридцати пяти. За последние двадцать пять лет никто не помнил такого количества отклонений у злаков. Каждую неделю кого-то тащили в суд за умышленное сокрытие урожая с отклонениями или за недонесение о преступлении среди скота. В довершение ко всему нам пришлось трижды отбиваться от нападений из Джунглей.
Как раз после третьего рейда я обратил внимание на старого Джейкоба, выкорчевывавшего что-то у себя в саду.
— Что это? — спросил я, остановившись возле его изгороди.
Он воткнул мотыгу в землю и облокотился на нее. Сколько я его помнил, он все время что-то полол и выкорчевывал в огороде и саду, и представить его себе за каким-нибудь другим занятием было просто невозможно. Он повернул ко мне свое морщинистое лицо, обрамленное седыми космами волос, сливающимися с такими же седыми бакенбардами.
— Бобы, — кратко сказал он. — Теперь эти чертовы бобы у меня неправильные. Сперва картошка, потом помидоры, теперь вот эти чертовы бобы. В жизни еще не видел такого лета! Ну картошка, помидоры — это еще куда ни шло. Но где, черт возьми, видано, чтобы и бобы стали неправильными?!
— А вы уверены, что они неправильные? — спросил я его.
— Уверен? — возмущенно фыркнул он. — Что ж я, по-твоему, в мои-то годы не знаю, какими должны быть настоящие бобы? — он злобно покосился на свой огород.
— Да, лето действительно неважное, — поспешил согласиться я.
— Неважное! — передразнил он меня. — Да это же черт знает что такое! Недели работы — кошке под хвост!
Свиньи, овцы, коровы жрут за милую душу все, что для них заготовили, и все затем, чтобы породить на свет проклятую Богом нечисть. Люди слоняются без дела, того и гляди что-нибудь стащат, и приходится следить за своими же работниками вместо того, чтобы заниматься делом. Даже мой сад — мой — и тот полон отклонений. Что и говорить, худое лето. Но то ли еще будет, помяни мое слово! — выкрикнул он с мрачным злорадством. — То ли еще будет!
— Почему? — спросил я.
— Это неспроста! — твердо выговорил он. — Это Кара, и они это заслужили! Ты только глянь — кругом одна распущенность! Взять хоть молодого Теда Норбета: отделался небольшим штрафом за то, что скрыл приплод у овцы — десять ублюдков. Да еще успел сожрать их всех, кроме двух, прежде чем на него донесли. Если бы только его отец увидел такое! Да он бы из гроба встал! Знаешь, что бы он получил за то же самое? Ну, он-то, конечно, никогда такого бы себе не позволил, даже в мыслях — это я тебе так, к примеру… Не знаешь?! Так я тебе скажу: его публично бы прокляли в неделю покаяний и отобрали бы десятую часть всего имущества! Вот так-то… Поэтому в мое время таких вещей не случалось. А теперь… — он махнул рукой. — Что им какой-то штраф! И вот так повсюду — распущенность, попустительство, никаких устоев… Но с Богом шутки плохи! Нам грозит новая Кара, помяни мое слово, и это лето — только лишь начало! Ты знаешь, я рад, что уже стар, и даст Бог, умру своей смертью. Но Кара грядет — она уже не за горами, помяни мое слово!.. А все горе в том, — продолжал он, переведя дух, — что все правительственные регламенты пишутся слабодушными балаболками там, на востоке. Все эти политиканы с востока никогда не жили в таких местах, как наши. Что ж они там могут знать? Они и мутанта-то в глаза не видали, вот и сидят и пишут черт те что! Не-ет, такой сезон, как нынешний, — он неспроста! Это предупреждение всем нам, помяни мое слово! — он опять махнул со злобой рукой и, отдышавшись, вновь разразился тирадой.
— Как, по-твоему, добились мы того, что юго-запад стал богоугодным местом? Как мы справились с мутантами здесь? Как сохранили веру? Не знаешь? Ну так я тебе скажу: уж, во всяком случае, не какими-то штрафами… Не-ет! Это делалось по-другому! Твердой рукой искоренялся грех, и если уж кого наказывали, то его
— Сжигали?! — ошеломленно воскликнул я.
— А разве не так очищаем мы землю от разной нечисти? — сощурившись, спросил он меня.
— Ну да, — пробормотал я. — Но ведь это землю… То есть, я хочу сказать… Разные там растения или животные, а… тут ведь другое…