Паутина

Кирсанов посмотрел на большие настенные часы:

– Вот уже двадцать четыре часа.

– Может быть, действительно с ними что-то случилось?

– Не думаю. «Квест-тринадцать» – очень надежная команда. Три пакаля из тех, что на этой доске, добыты ими. Скорее всего, они наткнулись на что-то по-настоящему интересное. И не хотят бросать начатое, не доведя дело до конца.

– Что-то связанное с «возрожденцами»?

– Не знаю. Да, в принципе, без разницы! Готов поспорить, «тринадцатые» вернутся и удивят всех нас!

– Буду держать за них кулаки. – Строггард улыбнулся и показал руку, сжатую в кулак. – Ну а что у нас с доской пакалей? Что-нибудь вырисовывается?

– Сам посмотри.

Кирсанов нажал кнопку на пульте, и перед доской пакалей опустился прозрачный пластиковый экран. Черным маркером на него уже были нанесены отрезки линий и дуг, изображенные на обращенных к зрителям плоских сторонах пакалей. Кирсанов подошел к доске, сдернул с маркера колпачок и дорисовал три коротких отрезка с нового пакаля. После этого он толкнул стойку с доской пакалей, и та плавно откатилась в сторону. А задник прозрачного экрана сделался матово-белым. Черные линии на его фоне стали отчетливо видны.

Кирсанов повернулся к Строггарду:

– Ну как, приходит что-нибудь в голову?

Норвежец медленно приблизился к экрану. Взгляд его при этом быстро перебегал от одной группы отрезков к другим, стараясь как-то соединить все фрагменты воедино. Ну, или хотя бы найти что-нибудь, вызывающее пусть даже отдаленные, смазанные ассоциации. Кирсанов терпеливо ждал, что скажет лингвист. Он знал, что когда Строггард думает, ему не следует мешать. Уже хотя бы потому, что в состоянии глубокой задумчивости он, как правило, вообще ни на что не реагирует. Ни на какие внешние раздражители. Порой в такие моменты у Кирсанова даже возникало зловещее искушение попробовать прижечь чем-нибудь руку Строггарда, чтобы посмотреть, отреагирует ли он хотя бы на это.

– Очень не хочется это говорить, – произнес наконец норвежец. – Но пока я не вижу никакого смысла.

Глава 25

– Ирина.

– Что?

– Твое мороженое тает.

Девочка подняла голову и посмотрела на вазочку с четырьмя уже начавшими оплывать разноцветными шариками, украшенными двумя вишенками и треугольным печеньем.

– Так даже лучше, – сказала она и снова склонилась над альбомом.

– В каком смысле лучше? – чуть наклонила голову к плечу Светлана.

– В каком угодно, – ответила девочка, продолжая водить черным фломастером по листу бумаги. – В эстетическом – шарики оплывшей формы создают постимпрессионистский эффект. В кулинарном – подтаявшее мороженое на самом деле более вкусное, потому что холод подавляет чувствительность вкусовых рецепторов во рту. В космогоническом – тая, мороженое увеличивает количество энтропии во Вселенной. В поэтическом – для тающего мороженого можно подобрать множество метафор, в то время как застывшее мороженое – это просто лед. В экзистенциальном – наблюдая за тем, как мороженое тает, я переживаю уникальный психологический опыт, приводящий меня к мысли о бренности всего сущего.

Ее старший брат Вадим сидел напротив и, не задаваясь вопросами сущности, лихо уписывал свою порцию мороженого. Из того, что сказала сестра, он сделал очевидный для себя вывод:

– Если Ирка не будет мороженое, я сам его съем!