Паутина

Гнев Стефани испарился. Черт бы его побрал, подумала она. Интересно, мелькнула мысль, удалось ли ей в чем-либо взять верх над ним, прежде чем она лишилась памяти. Но они ведь были знакомы всего несколько дней. Тогда я его еще не знала, да и теперь не знаю. Интересно, сколько времени пройдет, прежде чем я пойму, что он за человек.

Ожидая ответа, он смотрел на нее.

— Конечно. С удовольствием, — ответила она и стала подниматься по лестнице за ним следом.

На переезд в его спальню ушло всего полчаса. Ее одежду Макс повесил в одном из платяных шкафов в комнате для переодевания и в новом гардеробе, Стефани разложила свитеры и шелковое белье в новом комоде и поставила шкатулку с драгоценностями и парфюмерными принадлежностями на туалетный столик. Макс тем временем поменял сгоревшую лампочку в светильнике на одной из тумбочек.

— Макс, — спросила Стефани, складывая свои книга стопкой рядом с лампой, — у нас есть «Алиса в стране чудес»?

— Понятия не имею. Я не читаю сказок. А почему ты спросила?

— Робер о ней говорил. Хотелось бы почитать.

— Если у нас нет этой книги, купим.

Стефани зевнула. Вдруг веки сделались такими тяжелыми, что она с трудом поднимала их.

— По-моему, пора ложиться спать. — Она с любопытством посмотрела на него. — Ты что, даже не устал?

— Нет, мне не раз приходилось бодрствовать ночью. Ты ложись, а я еще посижу внизу, у себя в кабинете.

Стефани так и подмывало спросить «А зачем бодрствовать?», но ей слишком хотелось спать, тело просило покоя, ноги, руки, шея, веки — все обмякло и перестало ее слушаться. Она легла на кровать Макса — нет, это ведь и моя кровать тоже, — почувствовала, как он накрывает ее стеганым одеялом, и мгновенно уснула.

Макс постоял над ней, глядя на ее красоту. Она удивляла его всякий раз, когда он приходил к ней, спящей, из другой комнаты. Его лицо омрачилось, когда он всмотрелся в небольшие шрамы на щеках и в большой шрам на лбу под волосами. Все, от чего она становилось менее красивой, неизменно приводило его в ярость. Он смотрел на ее красоту как на искусство, а он коллекционировал искусство. Он изучал искусство всю жизнь, у него были знакомые по всему миру, с которыми он мог общаться на особом жаргоне тех, кто хорошо разбирается в искусстве и может себе позволить приобрести величайшие произведения прошлого и настоящего.

К тому же на протяжении двух десятков лет, до октября прошлого года, искусство было его бизнесом. Он был, пожалуй, самым удачливым в мире контрабандистом. С помощью своих подручных он организовал в Центральной и Южной Америке, на Ближнем и Дальнем Востоке кражи из музеев, гробниц и древних храмов. Иной раз целые части храмов разбирались для вывоза их из страны. Контрабандным путем сокровища искусства попадали из этих стран в Европу и Америку, где их уже поджидали коллекционеры, готовые заплатить бешеные деньги. Дела у него шли на редкость удачно, потому что он был отнюдь не только бизнесменом: подобно клиентам, он знал истинную ценность того, что приобретал, и они частенько являлись к нему за советом, как собрать полную коллекцию или продать что-то такое, что им уже наскучило.

Теперь, глядя на женщину, лежавшую в его постели, он ощутил ярость, сродни тому чувству, которое испытал бы, если бы одно из уникальных произведений искусства оказалось повреждено — не сильно, но достаточно серьезно, чтобы бросить тень на его совершенство и принизить его ценность в глазах любого, кто мог бы этим заинтересоваться.

И все же у него был повод для известного удовлетворения: шрамы на лице и потеря памяти сделали ее менее совершенной и, значит, более зависимой от него. А ему нужно было, чтобы она от него зависела. За прошедшие месяцы его любовь к ней перешла во всепоглощающую страсть; где бы он ни бывал, что бы ни делал, желание снедало его, и за эту ночь он понял, что должен обладать ею полностью и постоянно и видеть, что она пылает к нему такой же страстью, как он к ней.

Он был уверен, что это придет, она уже начала привязываться к нему. Поэтому, когда она выспалась и пришла к нему в кабинет, он встал и уверенно обнял ее. Но он был поражен и разъярен тем, что она инстинктивно отстранилась. Он сильнее сжал ее в своих объятиях.

— Ну?

Стефани заметила жесткое, холодное выражение его глаз и обмякла всем телом. Она была покорна в его объятиях.

— Не знаю. Просто я… удивлена.

— Удивлена тем, что муж обнимает тебя в доме, где вы делите ложе после ночи любви?

Она промолчала. Он истолковал ее поведение так, что оно стало выглядеть глупо, но что-то в его манере, в том, как он привлек ее к себе, словно у него есть право…

А разве у него нет такого права? Она вышла за него замуж. Она живет с ним. Они всю ночь любили друг друга.

— Ну? — сурово повторил он.

— Не знаю. — Она отошла от него, а он не попытался вновь ее удержать. — Я не знаю тебя! — вырвалось у нее. — Ты не подпускаешь меня близко к себе, я не знаю, что у тебя на душе.

Он вскинул брови.