Паутина

— Рада познакомиться. — Мы обменялись улыбками, и я подметила еще несколько деталей во внешности соседки: чуть тревожные голубые глаза, прядь светло-каштановых, наверняка крашеных волос, выбившуюся из закрученного на затылке пучка. — Меня зовут Анна Хауэлл. Мой муж Карл сейчас помогает грузчикам.

— А я Лиз. Лиз Грей. — Она повернулась к открытой входной двери и громким возгласом взорвала тишину: — Хелен! Выйди, покажись новоселам!

Возраст вышедшей из дома женщины определить было проще, чем возраст Лиз. Около сорока пяти. Высокая, даже выше меня — под метр восемьдесят, — и поразительно белокожая. То ли из скандинавов, то ли ей просто досталось на капельку больше англосакской крови, чем нам.

— Хелен живет в самом центре, у площади, — объяснила Лиз, когда женщина подошла к нам. — Она помогает мне готовиться к благотворительной ярмарке, которая состоится завтра в Уорхеме. Хелен, это Анна.

— Привет. — Я протянула руку.

— Привет. — Ответное рукопожатие было вялым; улыбка коснулась лишь губ Хелен, но не глаз, и что-то в их выражении говорило о том, что все в жизни эта женщина воспринимает крайне серьезно. — Добро пожаловать в Эбботс-Ньютон.

— Спасибо. Чудесное место.

— Замечательное, дорогая моя! — воскликнула Лиз. — Непременно загляните ко мне поболтать, когда устроитесь. Приходите, когда надумаете; если моя машина здесь, то и я здесь. — Она подбородком указала на маленький зеленовато-голубой «фиат», стоящий в ее проезде.

— Большое вам спасибо, — поблагодарила я. — Зайду обязательно. А сейчас, простите, мне надо идти помогать мужу.

Попрощавшись, мы разошлись к своим половинам дома. За моей дверью таились незнакомые, интригующие тени; сверху доносились голоса грузчиков и Карла. Однако прежде всего надо закурить, решила я, полжизни за сигарету. Шагнув внутрь и подперев плечом косяк, я щелкнула зажигалкой, глубоко затянулась и почувствовала себя почти как дома.

Первая неделя нашего пребывания в Эбботс-Ньютоне походила на отпуск, и, хотя я постоянно напоминала себе о том, что мы здесь живем,где-то в глубине моего сознания засело твердое убеждение, что это не так. Подспудно, в моих мыслях и чувствах, гнездилась необъяснимая уверенность, что это не что иное, как временная отлучка от Рединга с его делами и заботами, а утром следующего понедельника я, посвежевшая и чуточку грустная от того, что отпуску конец, снова пойду на работу и буду с нежностью вспоминать белый дом из дубовых бревен, который мы сняли на эту идиллическую неделю.

Подобное чувство возникло не только от переезда — сама здешняя атмосфера вызывала его и новая для нас ситуация. Эту неделю мы провели в полной изоляции от мира: одинокая супружеская пара без друзей, без коллег, лениво и бездумно дрейфующая по течению жизни, как будто окружающий мир сжался до размеров гондолы и мы в ней только вдвоем. Мы были вольны говорить, думать, делать что хотим, ничто и никто нам не мешал — ни начальники, ни сослуживцы не вторгались в нашу личную жизнь со своей похвалой, критикой или безразличием; мы были вдали от внешнего мира с его бесцеремонными реалиями: уличными пробками, счетами за газ и ночными пьяными драками возле закусочной, где подают кебаб.

Я понимала, что кое-кто от такой жизни заскучал бы и сник, — Петра, например. Таких людей выводит из себя беседа с единственным посетителем пустого паба, зато будоражит смех чужих людей на улице, ночные тусовки и случайные знакомства где и когда угодно. Понимала я и то, что Карл счастлив прожить так одну-единственную неделю, будучи уверенным в том, что привычные для него дела начнутся со следующего понедельника. Что же касается лично меня, то я была бы безгранично счастлива прожить так оставшуюся часть жизни — только вдвоем, не заботясь ни о ком, кроме как друг о друге и окружающей нас красоте.

Не обошлось, конечно, и без кое-каких дел: телефонный мастер снова включил телефон; приезжал укладчик ковролина; почтальон доставил аккуратно упакованный набор кастрюль — неизбежный подарок родителей Карла на новоселье. Но эти события можно было не принимать в расчет. Посторонние люди, словно привидения, появлялись и исчезали без следа, абсолютно не мешая нам исполнять любую нашу прихоть.

Сам дом оказался неиссякаемым источником радости — настолько он был оригинален. Низкие потолки, узкие винтовые лестницы, арочные дверные проемы, при проходе через которые Карлу пришлось бы пригибаться, будь он хоть чуточку выше своих метра восьмидесяти. И стены — голые и белые, как листы чистой бумаги, готовые принять любые знаки нашего присутствия здесь.

Долгие, бесцельные, праздные прогулки по окрестностям тихой деревни; поездки на машине куда глаза глядят, ради удовольствия новых открытий; обеды в деревенском пабе, попавшемся на пути часа в три дня; бесконечные занятия любовью в спальне, залитой закатным солнцем, — невидимые, но зловредные ходики, неустанно оттикивавшие минуты в Рединге, вдруг умолкли. Мы улыбались встречным людям, получали ответные улыбки, но мы никого не знали, и нас никто не знал.