Паутина

— Такие соседи ближе водятся, — сказал он, входя в помещение. — Хотя бы в хоромах на Коровинском пригорке.

— И ты про секту?

— А тебе чего-то уже известно?

Рогов посопел, свертывая цигарку, пыхнул дымом и явно нехотя проговорил:

— Болтают… Либо блажь, либо стародавняя отрыжка, только путного покуда ничего… Прося у меня вечером была, по секрету сказала, что твою жену в секту сватали. Ну, а я это год назад знал, мне сама Лиза говорила. Быльем поросло!

— Нет, не поросло, Андрей Андреич, слушай…

Николай стал рассказывать, что знал от Капитолины. В предутренней полутьме и за табачным дымом выражение лица председателя казалось неясным. Только по тому, что дым этот все чаще и гуще клубился в его бороде, Юрков догадывался, сколь велико волнение старого воина.

— Сам я подозревал с весны, — продолжал Юрков, — но ведь подозрение не факты. Вчера был в исполкоме — не верят; был в милиции — обещали как-нибудь наведаться; был в прокуратуре — Кропотливина сказала, что приедет сама, как только вернется прокурор; в райкоме — ни души, все по сельсоветам… А время теперь не ждет!

Рогов бросил окурок под ноги. По полу брызгами рассыпались искры. Председатель забухал было по ним своей деревяшкой, потом вскочил и остервенело затоптал их здоровой ногой. Посидев, чтобы вывернуть наизнанку пустой кисет, он, казалось, всем нутром выдохнул свое излюбленное ругательство:

— Кролики!.. Дай закурить… И ты кролик, ясно?.. Почему не сказал нам раньше?.. Не доверял?.. А нам Владимир Мартынович Азин доверял. А Владимиру Мартыновичу Азину — Владимир Ильич Ленин, ясно?.. Спиридон, Фрол, самосуд… Да Спирька с Фролкой мимо контрреволюции никогда не стреляли, ясно?.. Это — люди, а не вытеребленные кролики вроде нашего исполкомовского секретаря… На таких ревтрибунал девятнадцатого года нужен!

— Ну уж это анархия, — неожиданно вырвалось у Юркова.

Рогов, точно обжегшись, опять пыхнул дымом.

— Молочко над усами вытри, — помолчав, с притворной ласковостью проговорил он. — И не плюй на то, чего не нюхал.

Юрков не обиделся — понял, что сказал не то.

— Ана-а-архия, — продолжал Рогов с язвительной ухмылкой. — Такая анархия получше нас с тобой давно бы навела порядки в Минодорином королевстве. Да заодно бы и кроликов на свет вытащила!.. Тебя бы первого за хвост да на мороз. Знал, подозревал и помалкивал — значит, измена; вот как мы эти поступки ценили по нашему, по-трибунальски!.. Носом крутишь, язык пристыл?!.

Юрков знал: прорвало Рогова — молчи.

— Жалею, не знал, что там два дезертира и убийца, без милиции бы не приехал, — сказал он, когда Рогов смолк. — Теперь попробуй вытребуй сам.

— Мне до района не дойти; у меня одна нога, да и та разрывается между взметом пара и сенокосом, а половина лошадей воюют… Я вот выйду на разнарядку, расскажу народу, как полагается, всю правду и поведу глазами на Минодорин пригорок…

— Этим не шутят, товарищ Рогов!

— Ты знаешь, что я не шутник.

— Но сначала поговорить, объяснить, убедить…

— Кого? — вскочив, рявкнул Рогов. — Кто предает Родину, кто детей топит, кто колхоз обворовывает?

— Я говорю о районе, с районом надо поговорить… Тебе лично.

Рогов сел, в две-три глубоких затяжки покончил с папироской, но окурок не швырнул, а воткнул в пепельницу и до скрипа прижал толстым пальцем.

— Ладно, проведу разнарядку, сгоняю в сельсовет, позвоню прямо в прокуратуру. Станут волынить — сами распотрошим, так и заявлю. А ты иди поспи; гляди, глаза-то, как у протухлого судака… От работы освобождаю, но за Минодорино гнездо кладу ответственность на тебя. Теперь пойдем, народ подходит. Надо собрать еще ревкомиссию, пускай они кладовку по гарнцевому сбору…

— А это рано, Андрей Андреич: спугнешь весь выводок.

— Тоже верно. Хорошо, повременим.

Они вышли к колхозному амбару, где возбужденно гудели до двух десятков мужских и женских голосов. Причиной шума оказалась копия «святого» письма, написанная ярко-синим карандашом и доставленная сюда стариком Никоном, тем самым, что запевал «Дубинушку» на плотине. Встряхивая бумагой, дед Демидыч допрашивал запевалу:

— Списывала?

— Списывала, — отвечал Никон, крутя сивенькой бороденкой и озираясь на женщин. — Списывала, сам видел, суседке, слышь, снесу… Прекратил!

— Избил всю начисто! — зло выкрикнула Прося. — Туто сенокосье, а туто бабу покалечил.

— Ну уж как-то и покалечил! — защищался Никон; маленький, тщедушный, в посконной крашеной луковым пером рубахе и таких же штанах, он походил на квелого цыпленка; и только звонкий голос и порывистые жесты выдавали в нем недюжинную энергию. — Покалечил… А только и махнул вот этак вот кулаком по платку!..

— Руки, ноги повывертел! — как будто с шутейной издевкой над стариком нападала Прося. — Рядом живем, не скроешься!.. Что в бане богомольничала — полслова не молвил; а за письмо, как беркут утя, истерзал!