Паутина вероятности

Местность кишела всякой живностью, пару раз пришлось отгонять стайку слепых собак, чуявших страх обоих пленников. Но после того, как я пристрелил вожака, собаки отстали и вернулись к трупу товарища, чтобы сожрать его и начать дележку освободившейся вакансии. От бандитской базы с запада нас надежно прикрывал невысокий горный хребет, тянущийся на северо-восток километров на десять. Лесополоса напоминала обычный лес, но чувствовалось, что в свое время тут поработал человек: иссохшие, перекрученные деревья росли слишком правильно и были почти все одного возраста. Шли мы по узкой тропинке, петляющей среди черных, совершено не похожих на живые, деревьев. Лес в Зоне вообще не подчиняется никаким законам природы, общее ощущение от него можно охарактеризовать как «застывший и ждущий чего-то». Затаившаяся внутри каждой последней травинки жизнь, казалось, только ожидала сигнала к пробуждению. Что мешало в этом странном месте смене времен года и каким образом небо почти всегда оставалось пасмурным, так никто и не выяснил. Как и многие другие вопросы, на эти тоже ни у кого не было ответов, окружающий мир либо принимаешь таким, какой он есть, либо ищешь себе другое место под солнцем. Многие из тех, кого я тут встречал, говорили о некоем денежном минимуме, который им нужен, чтобы свалить отсюда и отправиться куда-то еще, где, по их мнению, рай земной и море водки с озерами пива и плавающей в них воблой. Проходило какое-то время, старатели пропадали за «колючкой», подняв достаточное количество хабара и… возвращались обратно, максимум через пару недель. Многие, страшно выпучив глаза, плели байки о некой «магии Зоны», якобы метившей бродяг и заставлявшей их возвращаться. Но все это были просто отговорки. Мир обычных людей очень жесток к тем, кто живет по законам войны. Инстинкты говорят тебе одно, а уголовный кодекс и подводные течения, скрывающие острые рифы подвохов обыденности, – совершенно другое: будь как все, не выделяйся. Глотай обиды, помалкивай, а унижение будет чем-то вроде постоянного захребетного паразита, причиняющего нестерпимую душевную боль. Иначе минимум, что тебе светит – это лет семь тюрьмы за вооруженный разбой или «пятнашка» за убийство с причинением «особо тяжких». Как ни парадоксально это звучит, но мне, как человеку, сумевшему выжить и там, и там, мир обычных людей кажется гораздо опасней. В этом мире не важно, насколько быстро ты умеешь убивать или как хорошо маскируешься. У мирян всегда есть способы тебя отыскать и вычислить. Мне повезло в том плане, что, помимо боевой подготовки, нам давали навыки оперативной работы в глубоком тылу. Стать незаметным на «гражданке» было моей главной боевой задачей, и мне удалось успешно ее выполнить: я ни разу не нарушил закон так, чтобы меня поймали, ни единым словом или поступком не вызвал неудовольствия начальства или коллег. Разве что меня считали слишком замкнутым и флегматичным, но за все годы мирной жизни я только один раз побывал в КПЗ, да и то этот случай пошел мне на пользу, так как его следствием стало знакомство с Ник-Ником. А потом я попал сюда. С детства я запомнил одну вещь: у каждого человека есть место в этом мире, нужно только прислушиваться к себе, искать в окружающем пространстве знаки и приметы, которые приведут тебя туда, где ты будешь дома.

Как только вижу серое, с сизыми подушками облаков небо Зоны, сразу вспоминаю своего приятеля, соседа по площадке. В армейку нас забирали одновременно, только он всеми правдами и неправдами отбрыкивался и хотел остаться на «гражданке». Звали его Серега. Меня занесло в сержантскую школу, а потом в мою родную часть, откуда я и начал свой путь, к которому, как оказалось, стремился изначально, только не всегда это осознавал. Серегу загребли в мотострелки. Сначала от него приходили письма, каждый месяц я получал штуки две. Друзьями мы никогда особо не были, скорее, такие отношения можно назвать приятельскими, слишком уж по-разному мы смотрели на мир и его законы. Но скоро письма перестали приходить. Отношения заглохли, и я встретился с приятелем только через пять лет, когда он по контракту уезжал в Чечню. Будучи в отпуске в своем теперешнем звании, я заехал навестить маму. Отец к тому времени снова уехал в какую-то экспедицию на Алтай, на раскопки очередных могил. Он всегда злился, когда у нас затевался старый спор по поводу целесообразности разорения захоронений и выставления костей покойных под стеклом в музее. Я считал, что не следует тревожить умерших, а уж тем более выставлять их останки на всеобщее обозрение. К счастью, в тот раз спора не вышло и, благополучно отдав сыновний долг, я бодро вышел из подъезда и направился к автобусной остановке.

– Тоха! Васильев, ты? – внезапно услышал я оклик.