Паутина жизни. Последняя любовь Нельсона

— Повидать красивейшую женщину в мире? Да я готов объехать полмира ради этого! — И Гамильтон вздохнул, смеясь над самим собой. — Для моего возраста это слишком пылко, не правда ли? Но что поделаешь! Шекспир заметил, что мужские сердца после тяжелой потери делаются особенно впечатлительными к новым чарам. Едва только Ромео был отвергнут Розалиндой, как тотчас же влюбился в Джульетту. Как знать, не случилось ли бы и со мной того же, если бы я попал в заколдованный круг Цирцеи Ромни?

Он рассмеялся и, не обращая внимания на прислуживавшую «горничную», взял с подноса чашку чаю. Затем он потянулся к серебряному сливочнику. Вдруг он изумленно посмотрел на руку, державшую поднос, и затем поспешно взглянул на Эмму. Поднос покачнулся, чашка Гренвилля опрокинулась, хлебцы покатились на ковер.

— Но послушайте, мисс Харт! — с напускной строгостью сказал Гренвилль. — Отчего вы пугаетесь, если сэр Гамильтон любуется вашей рукой?

Эмма стояла перед сэром Уильямом с залитым румянцем лицом и не решалась поднять на него взор. Он смотрел на нее, словно ослепленный ее красой. Затем его взор скользнул по картине.

— В самом деле, Гренвилль! — воскликнул он, разражаясь громким смехом. — Шутка вполне удалась тебе! Ты поставил в тупик старого, испытанного дипломата! Но я не сержусь на тебя за это! Я избавлен от поездки по всему свету и не должен обращаться с просьбой к Ромни! — Он встал, улыбаясь, и отвесил Эмме низкий поклон, скрестив руки на груди. — Прекрасная Цирцея, высокая богиня! Где же ваш волшебный жезл, которым вы собираетесь превратить меня в свинью?

Он взял из рук Эммы поднос и не позволил ей поднимать хлебцы, а сам нагнулся, с юношеской ловкостью опережая Гренвилля. Затем он пригласил ее присесть к ним и сам сбегал на кухню за чашкой для нее. «Сияние ее красоты» должно было озарять весь этот вечер, первый, который он переживал после долгого времени, «в интимном семейном кругу». Эмма ни на минуту не должна была покидать комнату. Казалось, Гамильтон нарочно старался не давать Гренвиллю возможности объяснить все, что касалось Эммы.

Оправившись от первого смущения, Эмма охотно отдалась чарам разговора. Сэр Уильям рассыпался целым фейерверком остроумия, был неистощим в анекдотах, проливавших свет на характер южан и условия жизни при неаполитанском дворе. При этом он не щадил и самого себя. Так, он рассказывал, что у него была обезьяна, которую он старался превратить в настоящего человека. Но животное не хотело мыслить самостоятельно и не переходило границ простого подражания. Однажды он застал обезьяну сидящей в платье сэра Уильяма в кресле перед письменным столом и рассматривающей в большую лупу сицилийскую монету, совершенно так же, как делал это и сам хозяин. Пораженный сходством, сэр Уильям приказал зарисовать эту сцену и с подписью «Антиквар» повесил ее над своим письменным столом.

Говоря сам, этот испытанный дипломат умел вызвать на разговор и своих слушателей. Эмма не сидела с ним и часа, как он уже знал все о ней. Она простодушно отвечала на его вопросы, казавшиеся такими невинными, но неизменно требующие каких-либо откровенностей. За короткое время он узнал в общих чертах все ее борения и не успокоился, пока Эмма не сыграла ему сцены сумасшествия Офелии.

— Шеридан был прав, когда не нашел у вас трагического дарования, — задумчиво сказал он затем. — Но у вас неподдельное чувство, а голос звучит словно музыка. Не пробовали ли вы петь?

— Пробовала, но не пошла далее скромных начинаний. Весь мой репертуар — несколько народных песен.

Не заставляя себя долго просить, она стала петь, как пели уэльские деревенские девушки, возвращаясь домой с граблями на плечах. Закинув голову, сверкая зубами между полуоткрытых губ, она ходила вокруг обеденного стола, упершись руками в бока, покачивая станом, подбрасывая ноги. Ее глаза смеялись сэру Уильяму, а когда она проходила мимо него, ее рыжеватые волосы, распустившиеся от быстрых движений, касались его своей огненной волной. Она знала, что была кокетлива, но и хотела быть такой. Ведь если сэр Уильям Потребует этого, Гренвилль разойдется с ней. Она боролась… за себя и за него.

И Эмма видела, что она осталась победительницей. Когда она закончила, сэр Уильям страстно схватил ее за руки и воскликнул: