Паутина жизни. Последняя любовь Нельсона

С тех пор как Англия раздавила морское могущество Голландии и Испании, только одна держава в мире могла оспаривать у нее господство над миром: Франция. Людовик XVI предпринял борьбу в этом направлении, и с помощью Франции у Англии были вырваны ее американские колонии. Теперь парижский кабинет мечтает о господстве над Средиземным морем, чтобы захватить в свои руки торговлю с Левантом. Это было первым этапом на пути в Индию. Другие бурбонские государства — Испания и Неаполь — соединились с Францией в тройственный союз, тайной целью которого было ниспровержение английского могущества, хотя открытой целью выставлялось истребление барбарийских пиратов. Все эти три государства готовились к войне, укрепляя флот. Положение в Англии осложнялось еще тем, что королевы в Париже и Неаполе были сестрами, унаследовавшими от своей матери, Марии-Терезии Австрийской, бесконечную жажду власти и страстно любившими друг друга. Ничто не было в состоянии поссорить Марию-Антуанетту Французскую с Марией-Каролиной Неаполитанской. В их руках была судьба Европы.

Из них обеих Мария-Каролина была более деятельной. Она уже решила строить большой флот, с помощью которого рассчитывала оградить Сицилию и Мальту от нападения со стороны Гибралтара.

«Странно, что в средние века Венеция могла сосредоточить в себе всю азиатскую торговлю! — сказал Марии-Каролине ее брат, император и австрийский король Иосиф II во время своего посещения Неаполя. — Что такое гавань Венеции по сравнению с неаполитанской? Если бы я был королем обеих Сицилии, все Средиземное море принадлежало бы мне одному!»

Для Англии было несвоевременно выступить теперь открыто. Надо было не спускать взора с противника, подстерегать его малейший шаг, проникать в его планы, чтобы быть готовой к нужному моменту.

Вот эта-то политика приготовлений, в которой был таким мастером Уильям Питт, составляла задачу сэра Гамильтона в Неаполе. Первый шаг удался ему: теперь король не предпринимал ничего, не посоветовавшись с ним; беда была лишь в том, что все, о чем он советовался с ним, не стоило внимания. О внешней политике, касавшейся Англии, ничего не удавалось узнать. Даже сэр Актон, которого сэру Уильяму удалось кружными путями провести на пост военного министра в неаполитанский кабинет и который состоял тайно на жалованье у Англии, был совершенно бессилен. Сэру Актону удалось стать премьер-министром, но все же он не знал ничего: самое существенное составляло тайну Марии-Каролины. Было сделано уже немало попыток войти к ней в доверие, но Мария-Каролина, не теряя обычной ласковой любезности, умела отразить все попытки.

— Гениальная женщина! — задумчиво сказала Эмма. — Нет ли у нее любовника? Ведь король-носач не должен быть в ее вкусе!

Сэр Уильям покачал головой:

— Со времени смерти князя Караманито больше ничего не слышно о сердечных влечениях королевы. Мария-Каролина была до безумия влюблена в него, но, несмотря на это, Актону удалось удалить князя на пост губернатора в Сицилию. Там он вскоре умер… говорят — от яда. С тех пор, как уверяют, Мария-Каролина навсегда отказалась от мужской любви!

Он засмеялся. Эмма покраснела.

Каждый раз, когда на прогулке она встречалась с Марией-Каролиной, ее поражал взор королевы. С какой тоской, страстью, восторгом глядела на нее Мария-Каролина! А сколько раз Мария-Каролина жаловалась князю Дитрихштейну на строгий придворный этикет, не позволявший ей видеть при дворе «прекрасную англичанку»!

Эмма знала, что, узнай Гренвилль ее план относительно сэра Уильяма, он станет самым ожесточенным врагом ее и может все испортить. Поэтому она сделала вид, будто, уступая просьбам сэра Уильяма, простила Гренвиллю предательство, и обменивалась с ним письмами, в которых никогда не забывала восхвалять старого дядюшку. Она знала, что Гренвилль посылает сэру Уильяму копии ее писем, и рассчитывала, что старичок будет вечно питать надежду на довершение своих желаний, раз в этих письмах все громче звучит восхищение перед рыцарской верностью и любезностью Гамильтона. Параллельно с этим Эмма изредка разрешала старичку все новые и новые вольности, хотя и невинные, но тем не менее заставлявшие сэра Уильяма пьянеть от страсти. И, видя это, Эмма внутренне хохотала: Гамильтон был философом, знатоком людей, заставлял народы плясать на незримой нити, которую держал в своих руках, и не замечал при этом, что сам пляшет на нити в руках Эммы!

Вообще все шло хорошо. Положение Эммы в обществе все упрочивалось, чему особенно способствовал неизвестно кем пущенный слух, будто Гамильтон и Эмма состоят в тайном браке. Это было тоже на руку Эмме, и она не старалась разуверять в этом своих приятельниц.

XXXIV

В последнее время у сэра Уильяма было очень много хлопот. Ежедневно он говорил с Эммой о политической ситуации, услащая обязанности дипломата созерцанием красоты Эммы.