Павана

Говорил мужчина, понятное дело, на современном английском, но не на гортанном языке мужланов, а как ремесленник или торговец; Рейф без труда понимал те устарелые формы слов, которых сигнальщики придерживались в общении между собой.

— А ты книжной грамотой владеешь? — огорошил вопросом сержант.

— Точно так, сэр, — сказал он и неуверенно добавил: — Толькоежели слова не особо длинные…

Член гильдии снова рассмеялся и хлопнул мальчика по спине.

— Что ж, маленький господин Рейф Бигленд, если захотел стать сигнальщиком и читать способность имеешь, коли слова коротки, — а мой учебник тощ, Бог в том свидетель, — то, ежели ты не лгун, попробую тебе пособить. Ступай за мной.

Он встал и направился в сторону башни. Рейф застыл, в нерешительности моргая, потом подхватился и засеменил за мужчиной — голова у него закружилась в ожидании чудес.

Они поднялись по крутой тропке, которая вилась вокруг холма. По дороге сержант рассказал, что Силбери-973 — звено в цепи семафорных башен третьего класса, которая начинается в пригороде Лондониума на огромной ретрансляционной станции в Понтсе и тянется вдоль дороги до самого Аква-Сулиса. Обслуживающий персонал состоит из… Но Рейф отлично знал из кого. Пять человек, включая сержанта; их домики стояли в стороне от селения. Жилища сигнальщиков повсюду строились именно так, на отшибе, дабы лучше охранять гильдейские тайны. Члены гильдии не платили десятину местным властям, не признавали никакого начальства, кроме собственного; в принципе они были подсудны обычному суду, но на деле их не трогали. У них было полное самоуправление на основе собственных суровых законов; только отчаянный смельчак или полный идиот осмеливался идти против самой богатой английской гильдии. Сержант говорил чистейшую правду. Когда короли ждали важных известий с неменьшим нетерпением, нежели люди простые, им не было нужды беспокоиться — сигнальщики не подводили. Даром что папы строили каверзы гильдии, ревнуя к ее свободе, сам Рим слишком зависел от раскинутой по всему континенту сети семафорных башен и ограничивался мелкими придирками и жалобами. До сих пор члены гильдии пользовались тем предельным объемом свободы, который только возможен на землях полушария, целиком подвластного Воинствующей Церкви.

Хотя в своих мечтах Рейф не раз бывал внутри сигнальной вышки, ему предстояло войти туда впервые. Он замер как вкопанный на деревянной ступеньке — растущий благоговейный страх воздвиг почти осязаемый непреодолимый барьер. Рейф никогда не подходил так близко к семафорной башне; шлепающие звуки мелькающих крыльев, пощелкивание десятков крохотных сочленений звучали в его ушах сладчайшей музыкой. Отсюда была видна верхушка сигнального устройства, которая неясно вырисовывалась над крышей домика наверху башни. Покрытые лаком деревянные перекладины были ярко-оранжевого цвета, как лодочные мачты; крылья семафора, чернея на фоне неба, ходили вверх-вниз. Он различил возле их концов крепежные гнезда и петли, куда при плохой погоде или ночью вставляли зажженные факелы, если следовало передать срочное важное сообщение. Однажды он видел такие мечущиеся огни с расстояния во много миль — из долины. Это было в ночь, когда скончался король.

Сержант открыл дверь и подтолкнул мальчика внутрь. Рейф застыл на пороге. Хотя воздух в помещении был свеж, необъяснимым образом угадывалось присутствие мужчин — в смеси ароматов разных лаков, масел и табачного дыма; а еще помещение напоминало корабль. Жилище на самом деле было просторнее, чем казалось от подножья холма. Здесь чернела гладкими боками нерастопленная печка, радуя глаз начищенными медными деталями. В устье печки был плотно и аккуратно уложен лист красной гофрированной бумаги, а дверцы приоткрыты словно нарочно, чтобы похвастаться, как идеально чисто внутри. Дощатые стены были выкрашены светло-серой краской; на стене, под которую убегал дымоход, бросался в глаза ровно прикрепленный кнопками список дежурств. В одном углу помещения висело несколько вставленных в рамки пестрых выпускных дипломов; под ними мальчик разглядел старенький и мутный дагерротип с группой мужчин на фоне высокой-превысокой сигнальной башни. В другом углу стояла любовно заправленная койка, над ней красовалась нарисованная картинка — смеющаяся девица, на которой, кроме форменной гильдейской фуражки, было мало что надето. Рейф скользнул по ней взглядом с тем легким смущением, которое все же присуще детской равнодушной невинности.